Николай Носов - Мишкина каша

Если бы ребёнок был способен в тот период выражать свои мысли словами, то мог бы сформулировать их в таком виде:

— Ага! С ним случилась такая же штука, какая часто бывает со мной… Но со мной-то она не случилась!

Если до этого ребёнок всегда радовался, когда сознание его отмечало, что ему удалось устоять на ногах, то теперь он тоже может обрадоваться. Необходимо учесть, что в этом возрасте ребёнок ещё не умеет мыслить словами, так как слов-то ещё не знает. Он, как уже говорилось, мыслит предметно, то есть своими представлениями о предметах и своими ощущениями от них. Для того чтоб понять, что кто-то упал, ребёнок в этом возрасте должен как бы представить себя самого на месте упавшего, как бы увидеть себя упавшим, как бы самому упасть. Ощущая в то же время, что он устоял на ногах, ребёнок испытывает, как всегда в этих случаях, чувство удовлетворения, чувство радости. Если взрослый человек может постичь, понять, истолковать какое-нибудь явление, переведя его на язык слов, то ребёнок, ещё не знающий этого языка, может понять происшедшее с кем-нибудь событие, повторив его в своих чувствах, отождествив его с самим собой. Для ребёнка впервые понять, что кто-то упал — почти всё равно что самому упасть. Вот почему радость от сознания, что он всё-таки не упал, так реальна и ощутима, что находит выражение в смехе.

Вращаясь в кругу своих сверстников, ребёнок не раз после этого увидит, как кто-нибудь из них, не удержав равновесия, падает. Это явление будет становиться до какой-то степени привычным, знакомым для него, и ему уже не нужно будет так мучительно расшифровывать его, как в первый раз. Однако таким же привычным (как бы условно-рефлекторным) в этих случаях будет становиться и ощущение радости, проявляющейся в смехе. Ребёнок будет смеяться не только, когда кто-нибудь упадёт, но и когда просто споткнётся, то есть чуть не упадёт, или вообще проявит какую-нибудь физическую неловкость. Необходимо учесть, что подобным образом ведут себя и его сверстники, и дети постарше, а иногда — что греха таить! — даже взрослые. Привычка смеяться в таких случаях укореняется в силу инстинкта подражания, который особенно сильно проявляется в детские годы.

Ребёнок привыкает смеяться над упавшими людьми, вернее говоря, испытывать радость при виде упавшего человека. В этом смехе нет элемента издевательства или злорадства. В те годы ребёнку ещё далеко до таких сложных чувств. Он ещё не знает, что и другому может быть больно, когда он упадёт, а поскольку так, то не может ни сочувствовать чужому горю, ни злорадствовать, то есть испытывать наслаждение от сознания, что кому-то больно. Эта радость не осложнена сочувствием и не омрачена никакими печальными ассоциациями, которые могут возникнуть у взрослого человека. Со временем ребёнок не раз услышит от старших, что смеяться над упавшими людьми нехорошо, некрасиво, невежливо, стыдно; не раз услышит, что, падая, человек может сломать ногу или что-нибудь ещё. В результате он начнёт подавлять свой смех, хотя бы для того, чтоб избавиться от надоедливых замечаний. Постепенно, становясь и сам взрослым, он будет узнавать о строении человеческого тела, о разных случаях падения, приведших к неприятным последствиям; вместе с тем в нём будет воспитываться сочувствие к другим людям. Всё это будет заставлять его ещё больше подавлять свою радость при виде падающего человека. В старости он уже будет даже бояться падения, которое чревато очень скверными последствиями для его дряхлых костей. При виде падающего человека он уже испытает не радость, а скорее чувство страха, испуга, тем более что сам еле держится на ногах.

Если в силу сложившихся обстоятельств общего характера человек вначале научится испытывать радость при виде упавшего, то впоследствии он разучится это делать и даже может научиться испытывать противоположное чувство. С одними это случается раньше, с другими — позже. Некоторым людям бывает и вовсе трудно избавиться от этой, приобретённой в детстве, привычки. Усвоив твёрдо, что смеяться в подобных случаях невежливо, некрасиво, такие люди воображают порой, что избавились и от самой привычки. Однако здесь дело вовсе не в знании того, что вежливо, что не вежливо. Всё дело в том, образуется или не образуется радостная эмоция. Даже при наличии радостной эмоции мы можем подавить смех, но если радостная эмоция всё же образуется, она нет-нет да и проявится в смехе, и мы не можем сказать по совести, что добились уже всего на пути к нравственному совершенству. От подавления смеха или улыбки до подавления самой радости — долгий путь. Нравственное же совершенство будет заключаться в данном случае даже не в том, чтобы подавлять радость, а в том, чтобы не иметь её вовсе.