Ян Грабовский - Муха с капризами (с илл.)

Я покорно месил грязь ногами, хотя, правду говоря, не находил в этом занятии не только удовольствия, но и смысла. Потому что не только Санди, но и крыса не могла бы утонуть в нашем садке.

Но чего не сделаешь, чтобы угодить обезумевшей от горя женщине, гостье…

Наконец пошли домой.

Панна Агата шатается от горя. Едва не падает мне на руки.

«За доктором, — думаю, — послать, что ли?»

Входим мы во двор. Вдруг Рыжий смотрит на Тузика, Тузик — на него. Подняли носы, нюхают.

«Тузик! — крикнул Рыжий. — Чуешь нашу печёнку?»

«Погоди!» — рявкнул Тузик и втянул в себя воздух. И вдруг, как камень из пращи, полетел к воротам. Рыжик — за ним. Секунды не прошло — визг, писк, скулёж где-то за домом, на улице.

— Сандичка, Сандичка мой! — крикнула панна Агата.

Вот она уже за воротами.

Крися, тётка Катерина и я — за ней!

В нескольких десятках шагов от ворот, там, где начиналось поле, — видим, клубится пыль… До неба! Ничего не видно — только туман, в котором мелькает то голова, то хвост, то лапа. И визг стоит неслыханный.

Подбегаем ближе. Это Тузик и Рыжий обрабатывают Сандика!

А из-за чего сражение? Из-за печёнки! Сандик, видимо, отыскал её, выкопал и утащил из сада в поле. И там устроил пир горой.

Он огрызался вовсе неплохо. Сражался упорно. Я этого даже не ожидал от такого недотёпы.

Но панна Агата приняла это событие так близко к сердцу, что немедленно начала укладывать вещи.

— Ни секунды не останусь в доме, где держат таких несносных собак! Мой Санди научился есть такую тухлятину у ваших дворняг. Они его испортили! — упрекала она нас, курсируя между чемоданами и корзинкой, в которой лежало её захворавшее сокровище.

И невозможно было её убедить в том, что наши собаки не могли «испортить» её Сандички, ибо «сокровище» совершенно не водилось ни с Тузиком, ни с Рыжим.

Вечером, во время ужина, Крися не спускала Микадо с колен.

И чудилось мне, что, поглаживая его по голове, она незаметно потягивала носиком. Тётка Катерина ходила хмурая.

После ужина Крися подходит ко мне и говорит:

— Дядечка, а как же Микадо?

— Что значит «как же», дорогая? Собака принадлежит панне Агате. Я, правда, вижу, что она его меньше любит, чем Сандика, но, очевидно, всё-таки увезёт его в Варшаву.

— Дядя, а может… — начала Крися и запнулась.

— Что?

— Дядечка, а может быть, вы попросите панну Агату... Пусть бы она нам его оставила!

— Детка моя, — говорю, — нехорошо поручать другому то, что мы можем сделать сами. Поговори сама с панной Агатой.

Крися пошла.

Не прошло и минуты, как она вернулась.

В слезах. И побежала на кухню. О чем уж они там говорили с тёткой Катериной — не знаю. Известно мне лишь то, что двери во всем доме хлопали, кастрюли гремели, завтрак на следующий день опоздал на целых полчаса, а молоко так пригорело, что его в рот взять было невозможно!

Прибыла бричка, в которой мы должны были отправить на вокзал панну Агату. Начали выносить вещи. А наши собаки и Микадо всё ещё были где-то в городе. Они появились в самую последнюю минуту.

Панна Агата схватила Микадо и засунула его в корзину.

«Видал?» — шепнул сокрушённо Тузик.

Рыжий не издал в ответ ни звука.

Зато панна Агата вскрикнула и выронила корзинку с Микадо на землю.

Рыжий укусил её за ногу. И тут же отскочил.

Кусался он редко, но всегда очень больно.

Панна Агата схватилась за укушенную ногу.

— Убейте эту дворняжку! Она, наверно, бешеная! — крикнула она и по ошибке бросилась с зонтиком на Тузика.

Тузик оскалил на неё зубы и рявкнул:

«Руки прочь!»

Едва мы кое-как уладили дело, и тут на тебе — новый скандал!

Микадо выбрался из корзинки, хвост под себя — и ходу на двор!

Я поймал его, принёс, панна Агата вырвала его у меня из рук, упаковала в корзинку. Поехали.

Хлюпала Крися носиком или нет?

Да. И ещё как! А на корзинку с Микадо старалась даже и не смотреть.

Мы внесли вещи панны Агаты в купе. Поставили и корзинки с собаками.

Остаётся несколько минут до отхода поезда. Панна Агата стоит у открытого окна.

Последние пожелания, напутствия, поцелуи. Поезд трогается, панна Агата машет нам рукой, и вдруг Крися кричит:

— Микадо!

И какой-то шар отделяется от вагона и падает между нами!

— Микки, милый, дорогой!

Очевидно, корзинка открылась, собачонка вскарабкалась по подушке на окно — и вырвалась на волю.