Константин Сергиенко - Дни поздней осени

Мне кажется, они скоро потащат меня к психиатру. Тетя Туся: «Это нервное, нервное! Возрастное!» Все время пью холодную воду и потихонечку валерьянку.

Утром-то! Утром как тяжело просыпаться...

Через неделю день рождения. Шестнадцать лет. Странно, весьма странно. Чувствую себя гораздо старше. Аня спросила: «Кого пригласишь на день рождения?» Ответила: «Никого». Один подарок уже получила, самый значительный. Это дубленка от дедушки. Мечта прошлой зимы. Теперь же мерила дубленку с постной физиономией. Некстати подарок, некстати. Нет сил благодарить должным образом.

Что в школе? Ничего. Учителя боятся меня вызывать. Ставить двойки Молчановой вроде бы неприлично. Но что же ей ставить, если молчит? Скоро вызовут маму. Для нее это будет еще один «сюрприз». А ведь я учиться-то не хочу! Ха!

Словечки наших.

Сережа Атаров, развалясь на парте:

— Необычайно сегодня домой хочется. — Этой фразой начинается каждый день.

Лена Корф:

— Я хочу быть оригинальной, как все .

«Могучая кучка» любому, кто хочет примазаться:

— Иди повтори, что Маркс сказал о прибыли.

Они такие счастливые, беспечные! Потехина влюблена в Баранова из 10-го «А», а весной была влюблена в Струкова. Причем любовь к Баранову ничем не отличается от прошлой любви к Струкову. Те же слова: «Он такой добрый и сильный». Те же томные взоры, сосредоточенные на портрете Тургенева в кабинете литературы. Словно Тургенев посредник и может переправить чувства Баранову, когда кабинет займет 10-й «А».

Папа:

— Что тебе подарить? Хочешь, возьми деньгами.

Я и взяла. Знаю, какой подарок сделаю себе ко дню рождения.

Привязалась к Потапову:

— Стасик, ты домой?

— Домой.

— Можно я тебя провожу?

Он растерялся:

— А зачем?

— Мне в ту сторону.

Сразу так сжался, нахохлился. Я предложила:

— Давай говорить по-английски.

Стали говорить по-английски. Он-то прекрасно знает, но от смущения путался, ошибался.

— Ты здесь живешь? Дом хороший. У вас квартира?

— Н-нет, комната.

— Приходи ко мне в гости.

— Ладно.

Убежал в подъезд, вжав голову в плечи. Попробуй с ним подружиться. И в гости ко мне не придет, это уж точно...

Эх школа, школа! Детская игра. Листья желтые над городом кружатся. Один прицелился и сел прямо мне на грудь. Маленькое желтое сердце. Мгновение держался, а потом с шорохом скользнул вниз. Прощай, листочек, растопчут тебя прохожие. Прощай, желтое сердечко...

Мама мимоходом:

— У тебя глаза оловянные. Ты хоть видишь меня?

Нет, мама, я ничего не вижу...

Отчет о вчерашнем дне.

У нас есть знакомый настройщик, тихий пьяница Нилыч. Он живет напротив Зачатьевского монастыря в обшарпанной комнате. Застала его достаточно трезвым и потому невеселым.

— Нилыч, надо настроить рояль. Вот пятьдесят рублей.

— Настроим, — сказал он. — Чего пятьдесят? Давай, как всегда, четвертак.

— Это другой рояль. Надо поехать на дачу.

— Умно, умно, — пробормотал Нилыч. Это его любимые слова.

По дороге он вытребовал у меня аванс, приобрел бутылку и в поезде расцвел, приободрился.

Увидав господина Блютнера, он забормотал свое «умно», открыл крышку, принялся колдовать, но через некоторое время сказал:

— Не выйдет.

— Почему?

— Смотри, дека треснула. Недоглядели, хороший был инструмент. Должно быть, печку зимой топили. Смотри, палисандра. Умно.

Я пригорюнилась.

— Эх, эх, — сказал Нилыч и принялся за свою бутылку. — Кабы печь не топили... Может, ссудишь еще трояк? Смотри, сюда пошла трещина. Тут дело в том, куда эта трещина... Теперь от звука полезет дальше. Скрипу не оберешься! А рояль хороший.

Он взял трояк и исчез бесследно. Надо же, дека треснула! Плохи наши дела, господин Блютнер. А ведь хотела сделать себе подарок ко дню рождения, поиграть ноктюрны и вальсы. Но, видно, вы и вправду неисправимый молчун. Еще точнее, вы просто немой, господин Блютнер. Я бы с удовольствием последовала вашему примеру. Только что же является в моем организме декой? Что должно расщепиться от смены жары и холода?

Так рассуждала я по дороге к собственной даче. И тут происходит следующее. Замечаю человека на лавке. Подхожу ближе и узнаю Покупателя. Сидит как ни в чем не бывало в том же летнем своем костюме и той же шляпе. Тотчас заводит со мной разговоры:

— А я дожидаюсь, девочка. Вы не против, что на вашей лавке?

— На здоровье, — отвечаю.

— А я вот все покупаю, все покупаю...

— У кого же вы покупаете? Дачники ведь уехали.