Тэцуко Куроянаги - Тотто-тян, маленькая девочка у окна

– Я согласен, – солидным баском проговорил Та-тян, большой любитель живописи.

Директор с улыбкой предложил:

– Я уже сказал, что в японском он слаб, а вот по-английски говорит здорово и вас может научить. Но и вы ему помогите, ведь он не привык к нашей жизни. И еще: порасспрашивайте его о том, как живут в Америке, он расскажет вам массу интересных вещей. Так что оставляю его с вами.

Миядзаки поклонился ребятам, которые были гораздо ниже его ростом. В ответ все, а не только из класса Та-тяна, тоже поклонились ему и приветственно замахали руками.

В обеденный перерыв Миядзаки направился к дому директора, вслед за ним потянулись и его одноклассники. И что вы думаете?! Он едва не ввалился в комнату прямо в ботинках! «Обувь надо снимать!» – объяснили ему. Вко­нец смущенный, Миядзаки снял ботинки и извинился: «Прошу прощения!» А ребята наперебой принялись учить его японским обычаям: «Когда входишь в дом, где живут, надо снимать обувь, а вот в класс или библиотеку можно входить в ботинках» или «Во дворе храма Кухомбуцу можно не снимать, а вот внутри храма – обязательно».

А вообще детям было интересно сравнивать обычаи, которым следовали в Японии и за границей. Всюду они разные.

На следующий день Миядзаки принес в школу большую книжку на английском языке. На переменке его окружили и стали разглядывать картинки. Все были просто пора­жены, так как никогда еще не видели такой замечательной книжки. В тех, которыми они до сих пор пользовались, краски были самые обычные – красные, зеленые, жел­тые, – а тут такое богатство оттенков – розоватый, свет­ло-синий с белой и серой примесью. Да и карандашей таких цветов ни у кого не было – ни в стандартном наборе из двадцати четырех карандашей, ни даже у Та-тяна, у которого их было сорок восемь штук. И наконец, вообще ребята никогда не видели такой большой детской книжки, как эта, напечатанная на плотной, гладкой и блестящей бумаге. Все были просто восхищены. Из картинок осо­бенно понравилась та, где собака тащила младенца, ух­ватившись зубами за пеленку. Причем малыш с его блед­но-розовым тельцем был точно живой. Тотто-тян, как всегда, находилась в гуще событий – рядом с удивитель­ной книжкой и ее счастливым обладателем.

Сначала Миядзаки ознакомил всех с английским тек­стом, читая так гладко и выразительно, что все просто заслушались. А потом началось его сражение с родным языком. Короче говоря, Миядзаки внес в жизнь новую струю.

– Ака-тян значит бейби [25], – начал он.

– Ака-тян – это бейби, – повторили все хором.

– Уцукуси значит бьютифул [26], – продолжал Ми­ядзаки.

– Уцукусии значит бьютифул, – поправили его. Мальчик, почувствовав свою ошибку – не хватало од­ного «и» и интонация была не та, переспросил:

– Кажется, я ошибся? – И поправился: – Уцуку­сии – так ведь?

Все очень быстро подружились с новичком. А тот приносил в школу все новые и новые книжки и на большой перемене читал их, обучая товарищей английскому. И сам он с каждым днем все лучше и лучше говорил по-японски. И больше уже не садился на ступенечку в токонома [27].

Тотто-тян и ее друзья многое узнали об Америке. Но совсем иначе обстояли дела за стенами «Томоэ»: с Аме­рикой шла война, и английский был исключен из всех школьных программ как язык неприятеля.

«Все американцы – дьяволы!» – твердила официаль­ная пропаганда. Но в школе «Томоэ» дети продолжали повторять: «Красивый значит бьютифул!»

Ветры, дувшие над «Томоэ», были легкими и теплыми, и дети росли в ней с красивой душой.

«Мы будем ставить пьесу!» – эта новость мгно­венно облетела всю школу. Ничего подобного еще не случалось в «Томоэ». Выступления в час обеда по-пре­жнему продолжались – каждый день по очереди один из учеников выходил на середину и рассказывал свою исто­рию. Тут же речь шла о совершенно ином – выступать перед гостями на небольшой сцене с роялем, на котором обычно играл директор во время уроков ритмики. Кстати сказать, в школе не было ни одного ученика, который мог похвастаться тем, что побывал в театре. Даже Тотто-тян, дочь музыканта, кроме «Лебединого озера», ничего не ви­дела. И все же решили поставить пьесу к концу учебного года, а что именно – это решалось в каждом классе.

Класс, где училась Тотто-тян, выбрал «Кандзинтё» («Лист пожертвований») – старинную пьесу из репертуара Кабуки. Она не совсем соответствовала новаторскому духу «Томоэ», но о ней писали в учебниках и, кроме того, ее очень хотел поставить учитель Маруяма, большой по­клонник классики.