Борис Алмазов - Считаю до трех!

— Сопляк! — сказал Вадим. — Мразь.

— Давай-давай, — торопил Сява. — Сейчас лучшее в лодки — и красного петуха…

— Что? — вздрогнул Вадим.

— А ты как думал? — осклабился бандит. — Ты думаешь что? Я следы буду оставлять? Чтобы сюда экспедиция, а потом следователь, а потом по приметам «доски» на всех барахолках искали? Ты не соображаешь? Хмыри из реставрационных мастерских точно рассчитают, что взято. Мы же ничего толкнуть не сможем!

— Ты действительно собираешься поджечь крепость? — оторопело спросил Вадим.

— Обязательно! — подтвердил бандит. — И бензинчик имеется. Да тут и без него пойдёт полыхать. Сушь такая стоит…

Лёшка вспомнил, как горела трава, когда он развёл костёр. Ему показалось, что пламя уже охватило избы, что горят деревья, кружат над пожаром как огненные птицы листы старинных книг.

— А как же Орлик! Он же слепой! Он не сможет выйти из пожара!

Он остолбенел и опомнился, когда Вадим, проходя мимо него, вдруг споткнулся.

— Ну что? — засмеялся Сява. — Ноженьки подкосились? Ничего, профессор, учись. Ты что, чистеньким хотел быть? Как тебе малый сказал: ты вор! Привыкай. Ты — вор.

Лёшка почувствовал, как, поднимаясь, Вадим что-то сунул ему за отворот сапога.

— Бредит! — слышит над собою Кусков знакомый хриплый голос.

Лёшка пытается открыть глаза и не может. Горячая тяжесть давит его. Ему кажется, что он в парной бане или в огне. Ему чудится, что кругом болото и он там на тропе.

Но почему оно такое горячее! Оно же было ледяное! А здесь огонь кругом!

— Огонь! — кричит Лёшка. — Огонь! Сява крепость поджёг! Горит всё! Не успел я! Не дошёл!

И вдруг становится легче дышать, что-то прохладное ложится ему на лоб. И словно холодным ветерком обвевает всё тело. Лёшка открывает глаза.

— Попей! Попей! — говорит ему Иван Иванович. — На, попей.

Кусков жадно пьёт, и зубы его стучат о край блюдечка. Всё его тело стало каким-то мягким и ужасно тяжёлым. Если бы не крепкая рука моряка, он не смог бы приподняться сам.

— Не успел я! Не успел! — шепчет Лёшка.

— Успел! Не волнуйся! Всё успел! — успокаивает отчим, поправляя подушку.

— Но ведь они зажгли крепость.

— Как же! Что они, дураки — зажигать и самим гореть? Карту ты ведь унёс!

— Откуда же огонь?

— Это не огонь, это у тебя температура. Заболел ты. Бредишь!

— Матери не говорите! — шепчет Лёшка, опять проваливаясь в горячую полудрёму.

«Бредишь… Бредишь. Бредишь или бредёшь? Бредёшь, бредёшь…» Он идёт и идёт по бесконечному болоту. И всё время возвращается назад к булавинской крепости. Крепость горит, и языки пламени лижут его ноги.

— Горит! — кричит Лёшка. — Всё горит.

Ему кажется, что сквозь пламя начинает дуть прохладный ветерок.

— Ещё! Ещё! — просит Лёшка.

— Сейчас, сейчас, сынок! — слышит он голос Ивана Ивановича. Он на секунду открывает глаза и видит в свете затенённой лампы отчима в матросской тельняшке. Иван Иванович влажной тряпочкой обтирает ему грудь и руки…

— Это вода с уксусом, — говорит он Лёшке. — Минут на двадцать температуру сбивает.

— Я знаю! — шепчет Лёшка. — Мне мама так делала, когда я маленький болел… Вы только ей ничего не говорите.

— Не буду! Не буду! — говорит отчим. — Ты спи! Ты уснуть старайся.

Всё плывёт у Кускова перед глазами, и он проваливается в тяжёлый душный сон…

Просыпается Лёшка на рассвете. Осторожно поворачивает голову и видит большую незнакомую комнату со светлыми стенами и новыми занавесками на окне. Рядом на тонконогой табуретке стоит миска с водой, а чуть подальше на раскладушке, уткнувшись лицом почти что в Алёшкины ступни, спит Иван Иванович.

И Кусков вспоминает всё! Всё сразу.

Когда там, в крепости, Вадим сунул ему за голенище болотного сапога блокнот с картой, Лёшка сразу решил бежать, но это было не так просто.

Он выскочил из избы.

— Алёха! — закричал ему отец. — Ну-ка, помоги.

Вдвоём они выволокли резиновую лодку за ворота.

— Ты это! — сказал отец. — Ты сиди здесь. С лодки глаз не спускай. Это моя лодка. Я её специально купил, чтобы по болоту всё вытащить! Так что это всё наше! Я это никому не отдам!

«Как это раньше отец мог казаться мне красивым?» — подумал Лёшка, разглядывая отца как совершенно чужого.

— Тут миллионы! — бормотал бармен. — Я за своё кому хошь горло вырву!

— Это точно! — не утерпел Кусков, но отец не расслышал.

— Стереги! Я ещё что-нибудь прихвачу!

Лёшка подождал, пока он шмыгнул в щель ворот, как крыса в амбар, и сам двинулся вдоль стены.