Борис Алмазов - Считаю до трех!

— Плохо вы меня знаете! — прокричал он. — Предупреждаю: я чемпион города по дзюдо среди юниоров! Предупреждаю!

Страшный удар в спину и в ухо швырнул его на землю. Лес качнулся перед ним, и земля больно ударила в плечо.

— Встань! — сказал шофёр, поправляя на руке браслет.

— В спину бьёте! — закричал Лёшка, вставая, и второй страшный удар повалил его.

— Ну что? — наклоняясь к нему, участливо спросил Сява. — Как мы себя чувствуем? Как дела, чемпион?

Узкое Сявино лицо плавало перед Лёшкой, насмешливо кривились губы, холодно смотрели глаза, но у Кускова не было сил подняться и ударить в это ненавистное лицо, и тогда он плюнул.

И тут же ослеп от боли. Его пинали как футбольный мяч. Мальчишка чуть не захлебнулся кровью.

— Прекрати! — услышал он голос Вадима. — Прекрати, я кому говорю.

Он открыл глаза. Шофёр держал Сяву за локти.

— Вставай! — сказал Лёшке Вадим.

Как ненавидел в этот момент Кусков всех! Если бы у него сейчас был автомат! Ах, если бы был автомат или граната… Он представил себе, как нажимает на курок: та-та-та-та… — и Сява и шофёр корчатся на земле.

— Ты что, старик! — наклонился отец к самому Лёшкиному лицу. — Ты что! — шептал он. — Ты что, не соображаешь, какое это дело! Тут по самому малому десять штук на нос!

Голова у Кускова гудела, всё качалось перед глазами.

«Какие десять штук? Десять тысяч, что ли?»

— У тебя другой дороги нет! — шептал отец. — Ты что, дурак — такие деньги терять! Что ты ерепенишься, гордость свою выставляешь, только доли своей лишишься, а тут такое дело…

— Утри кровь! — сказал Вадим. Он достал платок и подал Лёшке.

Лёшка машинально приложил его к разбитому носу.

— Вот-вот-вот… — говорил отец. — Утирайся. Давай-давай!

Лёшка чувствовал, как у него заплывает подбитый глаз. Он глянул на Вадима. Художник стоял, глубоко засунув руки в карманы, и покачивался «с пятки на носок».

— А что! — сказал он весело. — Вот сейчас заведу вас в болотце — и привет… Тут такие кладоискатели-путешественники с войны лежат.

— Юмор ценю! — сказал Сява. — Очень смешно.

Он поднял свитер, и прямо Кускову в глаза тускло блеснуло воронёное железо.

— Дырка получается пятьдесят на пятьдесят, — объяснил Сява. — Это ведь не какой-то там вальтер или кольт, а обыкновенная ракетница, мы люди не гордые…

Лёшка увидел, как Вадим побледнел.

— А болото, трясина то есть… Она для всех одинаковая, — добавил Сява. Двое мужчин подошли ближе, в руках у них были охотничьи ружья.

— Или ещё лучше, — сказал насмешливо один из них. — Случайный выстрел — драма на охоте…

— Иди и не рыпайся! — ткнул стволом ракетницы художника в живот Сява.

— Скот, — посиневшим от ненависти ртом ответил художник. — Скот. Ты же без меня с голоду бы подох! Сидел бы уже давно. Ты же без меня копейки не заработаешь!

— Поэтому ты ещё жив! — засмеялся бандит. — Ты думал, Сява — ишак! — закричал он истерично. — Сява, принеси, Сява, подай, Сява, исчезни! Да Сява тебя сто раз купит и продаст, если на такое дерьмо покупатели найдутся!

— Да вы что! Да вы что! — в панике метался между ними отец.

— Давай сюда карту! Без тебя разберёмся!

Лёшке показалось, что Вадим и Сява сейчас убьют друг друга. Он хотел закричать, но у него перехватило от страха горло.

— Ладно, — сказал примирительно Вадим. — Забудем. Может, без меня вы и попадёте в скит по карте, но наберёте там такой дряни, что самим дороже выйдет… Так что пусть карта пока тут побудет. — Он похлопал себя по нагрудному карману. — Твоя взяла! Пошли!

— Пошли! — сказал Сява.

Сначала Кусков шёл в середине группы, потом, когда Сява решил, что без карты ему назад не выбраться, сзади.

Разбитое Лёшкино лицо горело, саднили губы, ломило заплывший синяком глаз, но кроме боли, страшнее её было сознание, что его обманули. Что он поверил Вадиму, а тот его предал!

— Придумал, что он мой брат! — шептал разбитыми губами мальчишка. — Вообразил, что я ему нужен! Как же! Он боялся, что я всё разболтаю!..

Кусков как-то даже не очень соображал, куда и зачем идёт, — так, переставлял ноги, проваливался в болото, вставал, опять шёл.

Иногда ему становилось страшно. Он смотрел на широкие спины впереди идущих, на ружья.

«Нет! — думал он. — Из ружья они меня, пожалуй, убивать не станут, так могут утопить! Хотя, может быть, отец утопить не даст? Нет, не потому, что ему меня жалко, а просто он трус. Но на это надежда маленькая. Скажут: «Не знаем, где он был, вот и всё! Мы сами пошли, а он за нами следом побежал, мы и не видели — вот и утонул…» Да кто это меня искать будет! Кому я нужен!»