Финн-Оле Хайнрих - Удивительные приключения Маулины Шмитт. В ожидании чуда

Потом руки Того Человека обвивают меня, его подбородок оказывается у меня на затылке — знакомый, твёрдый, заросший щетиной подбородок. Тот Человек прижимает меня к себе так крепко, что я не смогла бы пошевелиться, даже если б захотела. Но я не хочу. Не сопротивляюсь, сижу как деревянная и только слежу за глазами, чтобы из них ничего не убежало. Слёзы уже вровень с верхним краем нижнего века. Пусть даже я и вернула Человеку имя, это ещё совершенно не значит, что между нами опять всё хорошо; до «папы» расстояние ещё огромное.

В Человеке всё дрожит, я это чувствую.

— Маули, котёнок, — всхлипывает он. — Маули, котёнок.

Не плакать, не плакать, думаю я, и тут плачет он. Очень горько. Всё дрожит и трясётся, потому что его трясёт, а меня он не выпускает. Когда тебя так трясут, как удержать в глазах слёзы? Ясно, что они выплеснутся, как из до краёв наполненной лейки.

— Мне очень жаль… — выдавливает он. Голос такой, будто ему на грудь наступила корова. Одно только слово, четыре буквы — и в Человеке уже землетрясение, 8,9 балла по шкале Рихтера. Похоже, до него наконец-то дошло, что к чему, потому что он повторяет: — Мне очень жаль!

И цепляется за меня, как новорождённая обезьянка, хотя на самом-то деле он гораздо больше похож на взрослую гориллу, а моё сердце раскаляется от счастья, потому что он наконец раскаялся, потому что ему жаль и наконец-то он может сказать мне это в лицо:

— Я должен тебе сказать. Мне ужасно жаль, что сейчас, но я должен!

— Что? — говорю я. Так странно снова слышать, как мой голос с ним говорит. — Ч-что сказать? — запинаюсь я.

— Люси переезжает ко мне, — тихо шепчет Тот Человек .

— Никогда! — ору я. — Никогда, никогда, ни в жизнь!

Пауль оглядывается вокруг: мы стоим около Трюмперхофа, уже вечер, вообще-то выходить из общежития в это время уже не разрешается. Пауль чуть прищуривается. Ладно, намёк понятен, беру тоном ниже:

— В Мауляндию я больше ни ногой. Пока там живёт эта женщина — шагу не сделаю по мауляндской земле, решено и подписано!

Под этим фонарём любят постоять все — и выплюнуть жвачки на асфальт перед тем, как войти в здание. Так что мы стоим на таком ковре из жёваных раздавленных жвачек с бахромой по краям. Невольно вспоминаю наши фантастические скульптуры на холодильнике.

— Ну так и не надо, — говорит Пауль, пожимая плечами. Носком ботинка он ковыряет особо распластанную жвачку.

— Ну так и не буду! — рычу я.

— А что будешь делать, когда… — Пауль осекается. — Ну, когда… придёт время?

— К тебе перееду. В общежитие. Или в интернат.

Пауль смотрит на меня, потом на небо, потом на асфальт, моргает, ритмично трёт ногой жвачку.

Потом откашливается и говорит:

— Если б можно было, я бы тут же к отцу перебрался. Нашёл бы нам квартиру и всё делал бы сам. Всё-всё. И готовил бы, и убирал, и за покупками ходил, и с деньгами разбирался. Я бы справился.

Я киваю. И ничего не спрашиваю.

Я СКАЧУ И СКАЧУ. ДЕНЬ И НОЧЬ. НАПРАВЛЕНИЕ — ПОДАЛЬШЕ ОТ ТЕБЯ. И ПОБЫСТРЕЕ. НИЧЕГО НЕ ЕМ, ПОЧТИ НЕ СПЛЮ, ТОЛЬКО СКАЧУ. КОПЫТА СТЁРТЫ В КРОВЬ. ТЫ ВЕДЬ ЗНАЕШЬ, СКОЛЬКО МНЕ ЛЕТ, ТАКИЕ РАССТОЯНИЯ УЖЕ НЕ ДЛЯ МЕНЯ. ЛЁГКИЕ ГОРЯТ. НО ТЕБЕ, ЯСНОЕ ДЕЛО, ЭТО ВСЁ РАВНО, ТЫ ВЕДЬ НА СЕДЬМОМ НЕБЕ. ТЫ ВЕДЬ СЧИТАЕШЬ, ЭТО В ПОРЯДКЕ ВЕЩЕЙ — ВОТ ТАК ВЗЯТЬ И ВЛЮБИТЬСЯ, ДА? У ТЕБЯ, НАВЕРНОЕ, ЧУВСТВА ОТКАЗАЛИ, ГЛУПЫЙ ЧЕЛОВЕЧИШКА?

ЕСЛИ ТЫ ВДРУГ НЕ ЗАМЕТИЛ: ТВОЯ ЖЕНА, КОТОРОЙ ТЫ КЛЯЛСЯ В ЛЮБВИ НА ВСЮ ЖИЗНЬ И ЕЩЁ В ТЫСЯЧЕ ДРУГИХ ВЕЩЕЙ, БОЛЬНА. ОНА УМИРАЕТ. ЗНАЕШЬ, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ? ОНА ИСЧЕЗАЕТ ИЗ ЭТОГО МИРА! И ДОВОЛЬНО БЫСТРО. ПОЭТОМУ НЕЛЬЗЯ ТЕРЯТЬ ОСТАВШЕЕСЯ ВРЕМЯ. ОСОБЕННО ЕСЛИ ХОЧЕТСЯ С ЭТИМ ЧЕЛОВЕКОМ ЕЩЁ ЧТО-ТО ВМЕСТЕ ПЕРЕЖИТЬ. А НА ВЕЛОСИПЕДЕ СО ВСЯКИМИ ФЛАМИНГО ЕЗДИТЬ НЕ НАДО И СТРОИТЬ С НИМИ НОВЫЕ ГНЁЗДА ТОЖЕ. НАДО БОРОТЬСЯ ЗА КАЖДУЮ МИНУТУ С ТАКИМ ЧЕЛОВЕКОМ, КАК ТВОЯ ЖЕНА! У ЗЕБРЫ В ГОЛОВЕ ПРОСТО НЕ УКЛАДЫВАЕТСЯ: КАК ТАКОЕ ВООБЩЕ ВОЗМОЖНО?

ДАЖЕ ЕСЛИ ТВОЯ ЖЕНА ГОВОРИТ ПРАВДУ (А НЕ ПРОСТО ЧТОБЫ ТЕБЯ ВЫГОРОДИТЬ), ЧТО ЭТО ОНА ОТ ТЕБЯ УШЛА, КАКОЙ ЖЕ МЕЛКОЙ ДУШОНКОЙ НАДО БЫТЬ, ЧТОБЫ ПОСЛЕ ЭТОГО РЕШИТЬ: НУ И ЛАДНО, ТОГДА Я ВЛЮБЛЮСЬ В КАКОГО-НИБУДЬ ФЛАМИНГО.

ЛЮБАЯ ЗЕБРА РАЗЪЯРИЛАСЬ БЫ И ОЗВЕРЕЛА, СТАЛА БЫ БРЫКАТЬСЯ И БОДАТЬСЯ, ЗУБАМИ И КОПЫТАМИ СТАЛА БЫ БОРОТЬСЯ ЗА КЛАРУ ШМИТТ. ВЕДЬ ОНА ДОРОЖЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ (ЕСЛИ ТЫ ВДРУГ ЗАБЫЛ).