Лариса Румарчук - Зеленый велосипед на зеленой лужайке

— Жарко, — согласилась женщина, оттопыривая пальцами платье на груди и помахивая им, как веером.

— А вы бы искупались, — сказала Эля, — пруд рядом.

— Я никогда не купаюсь, — строго ответила женщина.

— Но почему? — удивилась Эля. — Ведь купаться так приятно.

— Там очень много народу. А я не люблю людей, — сказала женщина.

Эля помолчала, соображая.

— Знаете что, — вдруг обрадовалась она, — а ведь можно купаться ночью. Ночью даже приятнее. Правда, правда, я пробовала, не ночью, конечно, а поздно вечером, когда темно.

Женщина ничего не ответила.

Я скорее наступила Эле на ногу, чтобы она замолчала и не лезла со своими дурацкими советами.

…Когда мы уже шли обратно и молча прошли, наверное, полпути, я вдруг сказала:

— Ну чего ты к ней пристала, как репей: «Чего вы не купаетесь? Чего вы не купаетесь?» Тебе-то какое дело?

— Я же хотела как лучше, — оправдывалась Эля. — Она сама говорит «жарко», а пруд-то под боком.

— Ну как она может купаться? Ты представь себе… У нее и купальника, наверное, нет…

Нина была беленькая, чистенькая, свеженькая, как поросенок, которого везут с рынка и он еще не успел нигде вымазаться. И ресницы у нее были короткие, белые, жесткие, как щетинка.

Но больше всего мне нравилась у нее глубокая ямочка на подбородке, разрез а вшая его на две половинки, как яблоко.

Нина все время смеялась. В переменки подсаживалась на край парты то к одному, то к другому и смеялась-смеялась. Блестели свежие, влажные, плотные зубы. И на меня порой падал ее смех, как снег.

Мы не были подругами. Мы просто сидели за одной партой. А дружила Нина с большими девочками, которые тоже учились в нашем классе, но казались гораздо старше нас. Они вместе бегали на танцы в военный городок, а на переменках шушукались, блестя глазами. Одна из них, Валя большая (пышная и волоокая в отличие от тщедушной Вали маленькой), даже вышла замуж. Она вдруг перестала ходить в школу, а когда классный руководитель послал к ней Валю маленькую узнать, что случилось, оказалось, что та уже замужем.

Мы с Ниной сидели за одной партой. Крылышко ее передника прижималось к моему — это сближало нас.

Диктанты Нина писала уверенно, крупным красивым почерком и неизменно получала двойку. Я же писала как курица лапой, потому что в детстве была левшой, но в моих тетрадях обычно красовались четверки.

Но с тех пор как меня посадили с Ниной, ее уверенность передалась мне и стала странно подавлять меня. Мне казалось, что она пишет правильно, а вот я — нет. «ПАлатка или пОлатка?» — спрашивала я нетерпеливым шепотом и косилась в ее тетрадку. И Нина, ничуть не сомневаясь, тут же выводила прямо на парте: ПОЛАТКА. И перо, скрипя, раздваивалось, как ее подбородок.

Несколько раз я заходила к Нине домой. Она жила напротив продуктового магазина. В их маленькой комнате во флигеле было так уютно, чисто, спокойно, что мне хотелось остаться там навсегда. Стены гладко оклеены ковровыми обоями, потолок побелен, на окнах — цветы в горшках. А в углу — огромный, как целое дерево, куст китайской розы.

У нас дома тоже были обои, но они почему-то бугрились, и потому стены казались толстыми и мягкими, как матрац. Потолок был оклеен бумагой, но она почему-то морщилась и быстро желтела. А цветы почти никогда не цвели. А еще у Нины был радиоприемник «Москвич». Он брал две программы одновременно, так что дикторы, перебивая друг друга, вещали взахлеб. Если один голос передавал последние известия, то другой разливался «Над Россиею небо синее». Нина, счастливо улыбаясь, в ситцевом чистеньком халате, открывала мне дверь — и отдавала учебник или брала тетрадку: за этим я и приходила. Разговора как-то не получалось, и мне приходилось почти сразу же уходить, хотя очень хотелось остаться.

Нина жила у тетки. Она называла ее матерью, а мужа тетки — отцом. Своих детей у них не было. Они привезли Нину из деревни, когда умерла ее мать, и удочерили. Говорили, что у Нины было много сестер и что все родственники поделили их между собой. Не знаю, как там жилось остальным, но Нине определенно повезло. И тетя, и дядя наперебой баловали ее, как маленькую. Правда, и Нина любила их и всегда ласкалась к тете. Даже муж ее баловал Нину. Я слышала, как однажды он говорил нашему соседу, с которым вместе работал на заводе:

— Что ж ты дочке гостинцев не принесешь? У меня Нинка большая, а и то прохожу мимо палатки, да и захвачу конфет в карман.

Они были хорошие люди, спокойные, чистые и опрятные во всем.