Лариса Румарчук - Зеленый велосипед на зеленой лужайке

Элю, как маленькую, решено было отправить с нашими друзьями, которые тоже возвращались из эвакуации в Москву, но пассажирским поездом.

— А Майка?! — вдруг встрепенулась я. — Как же Майка?

Майка взвизгнула, подпрыгнула и лизнула меня в нос.

— Придется кому-нибудь пристроить, — грустно сказала мама. — Не брать же с собой псину в такое дальнее путешествие. И вообще, еще неизвестно, где мы там будем жить.

— Тогда и меня тоже кому-нибудь пристройте, — с вызовом, но со слезами в голосе заявила я. — Я тоже никуда не поеду.

— Ну ладно, — примирительно заявила бабушка. — Конечно, в пассажирский с собакой нельзя. А в товарняк, думаю, разрешат. Ты узнай, Лена.

После того как участь Майки была почти решена, мы принялись обсуждать, что брать с собой.

Не обошлось, конечно, без споров.

Бабушка считала, что взять надо как можно больше: и две кровати с никелированными шарами (в самом деле, не на полу же спать в Москве), и дубовый стол (опять же, будет на чем обедать и готовить домашние задания), и, конечно же, сундук (как же без сундука, ведь он такой вместительный). А вот трюмо, как уверяла бабушка, совсем не обязательно. Кроме того, оно может разбиться в пути, а это плохая примета. Мама же была против сундука, но не желала расстаться с трюмо.

Ну а я больше всего беспокоилась, разрешат ли мне взять с собой елочные игрушки. В трех картонных коробках хранились переложенные газетой и ватой настоящие сокровища: и хрупкие, словно покрытые инеем шары, и стеклянные домики, и Снегурки…

Бабушка, видя, что я прижимаю к себе эти коробки, закричала, что это чистое безумие и что она не намерена привозить в Москву кашу из стекла.

Мама неуверенно предложила подарить игрушки моей подруге Люське. Я согласилась. Но когда мама с бабушкой отвернулись, потихоньку сунула коробки в сундук.

…Нам предстояло проститься со своими друзьями, соседями… Я еще была в том возрасте, когда не умеют сожалеть о прошлом, когда расстаются легко, когда устремленность в будущее совершенно заслоняет день вчерашний.

О, как потом, спустя годы, это откликнется во мне! Как зазвучат голоса тех, от которых я так безоглядно и весело уходила! Как запахнет тот клевер — оттуда, из детства! Я и теперь иногда вдруг наклонюсь над невзрачной травинкой, сорву, помну в пальцах, вдохну — и отброшу: нет, не то, не та, не так… Почему сейчас, спустя десятилетия, они проходят передо мной — эти старухи, которых давно уже нет на свете, эти девчонки, прыгающие через веревочку, которые тоже в свой черед стали старухами и тоже, скорее всего, уже переступили жизненную черту?

…Вот Наталья Ивановна, наша соседка, — сколько я себя помню, она всегда была рядом. Помню ее блузку в потрепанных кружевах с приколотой к ним огромной камеей.

Наталья Ивановна была дочерью генерала. Но не красного генерала, а белого, что существенно меняло дело.

Если бы она была дочерью красного генерала, к ней приходили бы пионеры и наперебой упрашивали выступить у них в школе на пионерском сборе или праздничном утреннике, и Наталья Ивановна, спрятав в ридикюль фотографии отца (ребенок, комсомолец, бравый офицер, генерал), торжественная и растроганная, выходила бы из калитки в окружении ребят, присмиревших от торжественности момента.

Если бы она была дочерью красного генерала, то даже в очереди за хлебом, когда какая-нибудь нахалка стала бы оттирать ее, визжа, что она здесь не стояла, а вся очередь поддержала бы эту нахалку, она, Наталья Ивановна, могла бы сказать со скрытой гордостью, что она вам не какая-нибудь спекулянтка, наживающаяся на бедствиях народных, а самая настоящая дочь красного генерала, пролившего кровь за этот самый народ. И тогда вся очередь смолкла бы, пристыженная. А продавщица выкрикнула бы со своего прилавка: «Что же вы молчали, гражданка?! Товарищи, пропустите дочь красного генерала!»

Да что там говорить! Разве она жила бы в такой халупе? Она наверняка жила бы в центре города, в одном из серых каменных зданий, где даже печку топить не надо, так как в подвале сидит истопник и обогревает весь дом сразу; и окно ее комнаты выходило бы прямо в сквер, где стоит памятник Ленину, возле которого всегда играют дети.

Правда, если бы Наталья Ивановна была дочерью красного генерала, она, скорее всего, не знала бы французского языка. А Наталья Ивановна знала его так, что когда однажды слегла с высокой температурой, то на все вопросы сыпала только по-французски, чем привела в большое замешательство врача, который заявил обиженно, что это первый такой тяжелый случай в его многолетней практике.