Лев Давыдычев - Эта милая Людмила

— Ах, Герман, Герман! — печально воскликнула эта милая Людмила. — Ты действительно ничегошеньки не понимаешь! И, видимо, уже никогда не сможешь понять!.. Ах, если бы ты знал… если бы ты только знал, как мне за тебя невероятно стыдно и как мне тебя безумно жаль!

Дед Игнатий Савельевич смущенно покряхтел, пытался бодро крякнуть, но проговорил очень скорбно:

— Я некоторым образом во всём виноват. Информировал её, дорогой внучек, о тебе исчерпывающе, то есть полностью, ничего не скрывая. Сообщил о твоей бестолковой жизни все подробности. Откуда мне было знать, что Людмилушка так расстроится?

— Чего ты опять навыдумывал? Чего информировал? Чего сообщил? — предчувствуя недоброе, торопливо спросил Герка. — Какие там подробности о моей жизни? И почему она вдруг бестолковой оказалась?

— Да всю правду о тебе выложил! — Дед Игнатий Савельевич сокрушенно махнул рукой. — А она, милая-то Людмилушка, чуть не в слёзы…

— Дед, дед! Вреднющий ты дед! — вырвалось у Герки. — Чего ты обо мне опять насочинял?! Мало тебе, что ты меня хотел музейным экспонатом сделать…

— Ничего я не сочинял, — вяло возразил дед Игнатий Савельевич. — Говорю, проинформировал Людмилушку. Ну и немножко прокомментировал.

— Рыбу вы пошли ловить! — возмутился Герка. — А ты информировал, комментировал!.. Мало вам того, что вы меня ана… лизировали! А ей-то какое дело до меня? Я ведь не комментирую, как она живёт! Может, мне за неё тоже бе-зум-но стыдно! Может…

— Ах, Герман, Герман! — перебила его эта милая Людмила очень тоскливым голосом. — Просто страшно подумать, как ты ужасно неинтересно живёшь! А ведь я надеялась…

— Меня абсолютно не интересует, на что ты тут надеялась! — У Герки непроизвольно сжались кулаки, будто он собирался броситься в самую настоящую драку. — Страшно… ужасно… Приехала тут!.. Никто тебя к нам не звал! Командовать начала, ана… лизировать выдумала! Деда информировать заставила, комментировать…

Дед Игнатий Савельевич крякнул так возмущённо и громко, что Герка замолчал, а эта милая Людмила сказала дрожащим голосом:

— Благодарю тебя, Герман, за прямоту. Мне пора домой. Всего вам доброго.

И ушла.

Дед и внук молчали.

— Всё равно она ненормальная какая-то, — виновато и неуверенно произнёс Герка. — Чего ей за меня стыдно? Кто она мне? Приехала — уедет. А ты-то, дед, чего ей про меня и зачем наговорил? Ну, зачем?

— Людмилушка — очень серьёзная личность, — с уважением сказал дед Игнатий Савельевич. — Ростиком маленькая, а умом и сердцем значительная. Таких я ещё не встречал. Я не имел права на её вопросы о тебе отвечать уклончиво.

— Да чего я такого сделал?!

— В том-то и беда, дорогой внучек, что за всю свою жизнь ничего ты не сделал… А рыбалка не получилась. Ни одной поклёвочки. А как ты в реке оказался и не утонул?

Откровенно говоря, уважаемые читатели, Герка опять просто ничего не понял. Он мог возмутиться каждым словом этой милой Людмилы в отдельности, он мог вознегодовать из-за многих её поступков, временами ему было с ней интересно, но вот понять всё её поведение, понять, чего она от него добивается, — был не в состоянии.

И чтобы скрыть растерянность, он сказал грубовато:

— Я тоже таких ещё не встречал. И нормально поэтому жил. А в реку я случайно упал и… поплыл. А твоя Людмилушка мне вот так надоела!

— Нет, дорогой внучек, нет! — Дед Игнатий Савельевич грустно покашлял. — Ты её слушаться должен. Пример с неё должен брать.

— Вреднющий ты, дед! Совсем вреднющий! — жалобно воскликнул Герка. — То ты меня с музеем запутал, и я же виноват! И мне же досталось! Потом ты меня ана… лизировал! И мне же попало! Потом ты информировал, комментировал… Да если хочешь знать, глаза бы мои её не видели! Уши мои её не слышали бы!

И тут они — и дед, и внук — услышали голос этой милой Людмилы. Кричала она пронзительно и громко, но ни одного слова они не разобрали. Голос был испуганный, отчаянный и возмущённый.

Дед Игнатий Савельевич первым проворно выскочил на улицу, Герка, помедлив, — следом, неторопливо, очень неохотно, предчувствуя, что ничего, кроме неприятностей, его опять не ждет.

Увидели они невероятнейшую картину. По улице, согнувшись и прикрывая голову руками, бежал злостный хулиган — верзила Пантя, а за ним мчалась эта маленькая милая Людмила и хлестала его удилищами. После каждого удара, если он достигал цели, Пантя издавал громкое недовольное пищание, делал прыжок, а она — пронзительно взвизгивала.