Яков Тайц - Под горой Гедимина

— Пять дней! — закричал Миша. — Нет, папа, пять дней никак нельзя.

— Льзя — нельзя, а придётся. А вам, друзья, спасибо, что помогли этому непутёвому человеку.

Юргис и Бронек вышли из флигелька и отправились опять на Зверинец. А папа сделал Мише примочку, бинтом ловко перевязал ступню и сказал:

— Никак я не думал, что ты станешь моим пациентом. В госпиталь, что ли, тебя положить?

Миша испугался:

— А разве надо?

— В Москву бы тебя, такого-сякого, — сказал папа, завязывая концы марли бантиком. — Вот! А теперь лежи-полёживай. — Он нагнулся к Мише: — Ну что, Мишук? Больно?

Миша лёг поудобней, стиснул зубы, чтобы не простонать, и сказал:

— Нет, папа, ни капельки. Просто, знаешь, ноет немножко.

Скучно было Мише одному лежать во флигельке. Он привык бегать, прыгать, а тут лежи как привязанный. Папа с утра уходил в свой госпиталь. Книги, какие нашлись, Миша все перечитал, письма, кому можно было, написал… Одно утешение: Онуте каждый вечер приходила его проведывать.

За эти дни она, кажется, ещё больше похудела. Руки и ноги у неё стали совсем чёрными, и только лицо под косынкой по-прежнему оставалось бледным. Она осторожно присаживалась на краешек стула подле Мишиной койки и подробно рассказывала о том, как идёт работа на Зверинце.

Она рассказывала: дела идут хорошо. Ребята стараются. Бронек сделал из железа жёлоб и теперь спускает кирпичи по жёлобу. А Юргис чуть не свалился с крыши. А толстяк Антанас залез в трубу, и его насилу вытащили оттуда.

Она вскочила и стала показывать, как ребята вытаскивали Антанаса и как он вылез из трубы чёрный, страшный такой. Она сделала большие глаза и растопырила все пальцы на руках. Миша засмеялся. Онуте тоже засмеялась и продолжала рассказывать. Юзеку надоело копаться, он больше не ходит. И Зеличок больше не ходит. А командует всеми Юргис и Бронек.

— А они не ссорятся? — спрашивал, Миша.

— Ни… Они ж работают, — отвечала Оиуте. Однажды она притащила огромную куклу с нарисованными чернильным карандашом круглыми глазами и маленьким ротиком. Кукла была старая, из её полотняного живота так и сыпались опилки, но Онуте нежно прижимала её к себе.

— Кто это? — удивился Миша.

— То Моника. То я там нашла. То мама сшила, а папа глаза написал.

Она стала баюкать Монику, приговаривая:

Вдруг она посадила Монику на койку рядом с Мишей и сказала:

— Вот, Моняле, то мальчик из Москвы. То хороший мальчик. Он…

Она смутилась, подхватила Монику и убежала. Миша потом долго стряхивал опилки с одеяла.

Вечером он стал уговаривать папу:

— Папа, мне уж ничего не больно! Можно мне ходить?

Папа размотал бинт, осмотрел Мишину ногу. Опухоль прошла, и только ногти на двух пальцах — на большом и указательном — ещё были чёрными.

— Ходить можно, — сказал папа, — но только по комнате.

— Ладно, — ответил Миша.

А на следующее утро, как только папа ушёл в госпиталь, он встал и, прихрамывая, отправился на Зверинец.

Издали ещё, с моста, он посмотрел на знакомые развалины и не узнал их. Куда девалась вся беспорядочная груда обломков? Отдельно, столбиком, собраны кирпичи, отдельно — черепица, отдельно — остатки стульев, столов, кроватей… Самый дом выглядит необычно, потому что передней стены нет. Видны обе комнаты, перегородка между ними, затоптанный извёсткой пол, зелёные обои… Видно, как Онуте бродит из комнаты в комнату с опущенной головой.

Не один узел перетащила Онуте в сторожку к дяде Корнею. Остатки белья, старые вещи, платья, книги — она всё подобрала, всё отнесла…

Первым заметил Мишу Броиек. Он был без каски. Его зелёные глаза ярко блестели на тёмном, загоревшем лице.

— Хлопцы! — закричал он. — Москва! Як нога, Москва?

— Уже прошла, — отвечал Миша. — Как вы много сделали! Вот здорово!

Остатки дома теперь были похожи на огромную кирпичную коробку без крыши и без передней стены, как в театре. Мише казалось, что сейчас опустится занавес, а потом поднимется — и на сцене будет другая декорация. Ребята, сновавшие взад-вперёд по этой коробке, казались актёрами, точь-в-точь как в Центральном детском театре в Москве.

Юргис спрыгнул с каменного фундамента, словно в зрительный зал, и степенно, за руку поздоровался с Мишей:

— Лабас!

— Герай, — сказал Миша, показывая на стены. — Хорошо!

— Герай! — отозвался Юргис.

Антанас, Бронек, Владек и прочие ребята окружили их. У всех были загорелые, озабоченные лица.