Рене Госинни: Малыш Николя и его друзья

И он ушёл.

– Ладно, – сказал Жоффруа. – Вы запомнили шифр?

– Кое-что меня смущает, – заметил Жоаким. – Это насчёт правого и левого глаза для «б» и «в». Я всё время путаю, где право и где лево, как мама, когда она ведёт папину машину.

– Да ну, это не важно, – отмахнулся Жоффруа.

– Как?! Как это не важно?! – возмутился Жоаким. – Если я захочу тебе сказать «болван», а получится «волбан», это совсем не одно и то же.

– Кому это ты хочешь сказать «болван», болван? – переспросил Жоффруа.

Но подраться они не успели, потому что мсье Мушабьер дал звонок с перемены. С мсье Мушабьером перемены у нас делаются всё короче и короче.

Мы все построились, и Жоффруа предупредил:

– На уроке я вам кое-что передам, а потом на переменке посмотрим, кто понял, а кто нет. Предупреждаю: кто хочет быть в нашей компании, тому придётся выучить секретный шифр!

– Ну конечно! Браво! – воскликнул Клотер. – Значит, мсье решил, что если я не знаю его дурацкий шифр, так я уже и не в компании! Браво!

Тут мсье Мушабьер сказал Клотеру:

– Проспрягаешь глагол в предложении «Я не должен разговаривать в строю, особенно после того, как у меня была целая перемена, чтобы болтать всякие глупости». В изъявительном и сослагательном наклонениях.

– Вот если бы ты воспользовался секретным шифром, тебя бы не наказали, – сказал Альцест, и мсье Мушабьер задал ему проспрягать тот же самый глагол. Уж Альцест всегда всех насмешит!

На уроке учительница велела нам достать тетради и переписать с доски задачи, чтобы потом решить их дома. Лично меня это огорчило, особенно из-за папы, потому что когда он приходит с работы, то выглядит усталым и ему не очень хочется делать домашнее задание по арифметике. Потом, пока учительница писала на доске, мы все обернулись к Жоффруа и стали ждать, когда он начнёт нам передавать сообщение. Тут Жоффруа принялся делать всякие жесты, и я должен сказать, что понимать его было непросто, потому что он всё делал очень быстро, а потом остановился, чтобы записать, что положено, в тетради, но мы всё ещё на него смотрели, и он снова стал подавать всякие сигналы, ужасно смешные, особенно когда он засовывал пальцы в уши и хлопал себя по голове.

Сообщение у Жоффруа оказалось ужасно длинным, и это было некстати, потому что мы не могли переписывать задачи – боялись пропустить какие-нибудь буквы в сообщении, иначе потом уж точно ничего не поймёшь. Нам приходилось всё время смотреть на Жоффруа, а он сидит за последней партой в самом конце класса.

Потом Жоффруа сделал «и», почесав себе голову, и «т», высунув язык, и тут глаза у него округлились и он остановился. Мы все обернулись и увидели, что учительница уже не пишет на доске, а тоже смотрит на Жоффруа.

– Да-да, Жоффруа, – подтвердила учительница. – Я, как и твои товарищи, смотрю, как ты гримасничаешь. Но это продолжается уже достаточно долго, не правда ли? Так что отправляйся в угол, я лишаю тебя перемены, а к завтрашнему дню напишешь сто раз «Я не должен кривляться в классе и отвлекать своих товарищей, мешая им заниматься».

В сообщении мы так ничего и не поняли. После уроков подождали Жоффруа, а когда он пришёл, все заметили, что он ужасно разозлился.

– Так что ты там нам говорил в классе? – спросил я.

– Оставьте меня в покое! – закричал Жоффруа. – И вообще, с секретным шифром покончено! И с вами я больше не разговариваю!

Но на следующий день Жоффруа всё-таки объяснил, что было в его сообщении. Оказывается, он хотел нам сказать: «Не смотрите на меня так, из-за вас меня заметит учительница».

Сегодня я приглашён на день рождения Мари-Эдвиж. Мари-Эдвиж – девчонка, но всё равно она классная. У неё жёлтые волосы, голубые глаза, сама вся розовая, и ещё она дочка наших соседей мсье и мадам Куртеплак. Мсье Куртеплак – заведующий отделом обуви в магазине «Для бережливых», а мадам Куртеплак играет на пианино и всегда что-нибудь поёт, какую-нибудь песню, в которой много таких громких кусков, которые даже у нас дома очень хорошо слышны каждый вечер.