Лидия Чарская - Большая душа

Этот час полагался для гулянья воспитанниц всех трех отделений пансиона, и большая часть их, под присмотром m-lle Алисы и Ольги Федоровны Репниной, находилась в саду соседней «розовой дачи», где, с разрешения Анастасии Арсеньевны, катались с ледяной горы, устроенной для мальчиков Бартемьевыми.

— А, Дося! Давайте-ка я вас лихо прокачу, без ручательства, однако, что в сугроб не вывалю, — увидев еще издали знакомую фигурку своей приятельнвцы, крикнул ей Жоржик.

— Дося, милушка, к нам идите. У вас сани большие. Почем с пуда изобразим, — перекрикивали мальчика маленькие пансионерки с сияющими рожицами и разгоревшимися глазенками.

— К нам, Дося, к нам, в нашей компании веселее! — звали девочку пансионерки среднего отделения.

Но Досе было сейчас не до катанья с гор вовсе. С сосредоточенным лицом и нахмуренными бровями прошла девочка мимо катка и очутилась на крыльце «розовой дачи».

Дрогнувшей рукой дернула за ручку звонка Дося, в то время как невольное смущение наполнило ее душу.

Ну а вдруг Анна Вадимовна сочтет ее непрошеный визит дерзостью и не захочет хлопотать для чужих и не знакомых ей людей? Но тут же Дося отогнала от себя эту мысль, вспоминая ангельски-доброе к ней отношение хозяйки «розовой дачи», два месяца назад великодушно предложившей свою помощь ей, совсем чужой для нее, Досе.

Но рассуждать на эту тему уже не было времени. Лакей Бартемьевых, в камзоле с гербами, раскрыл перед девочкой дверь.

— Вы к барыне? Как прикажете доложить? — осведомился старик, снисходительно поглядывая на смущенную девочку.

— Скажите просто, что Дося пришла. Может быть, Анна Вадимовна примет.

— Вас-то примет, потому детей наша барыня больно жалует, а только вообще нынче они никого не принимают, потому расстроившись очень.

— Она расстроена? Так лучше, может быть, уйти мне? Я в другой раз приду.

— Нет, что ж, я доложу во всяком разе.

Старик исчез и вернулся скоро, чуть улыбаясь своим бритым лицом Досе.

— Пожалуйте, барыня просят вас.

И вот она снова в роскошной гостиной Бартемьевых, во дворце прекрасной доброй феи, как она давно мысленно окрестила салон «розовой дачи».

И опять ее ноги тонут в пушистых коврах, а со стен на нее глядят старинные гравюры и драгоценные гобелены.

Она идет, лавируя между дорогими козетками, креслами, диванчиками и пуфами, к хозяйке дома.

Анна Вадимовна здесь, в салоне. Она расположилась у камина в своем кресле-самокате и не отрывает с догорающего пламени печальных глаз. На коленях ее лежит какое-то письмо. И опять, глядя в тонкое, бледное лицо Бартемьевой, Досе кажется, что перед нею добрая, прекрасная волшебница, от которой зависит счастье ее маленького друга Вени, ее миленького горбунка.

И она, уже не робея больше, громко кашлянула, чтобы обратить внимание Анны Вадимовны на себя.

— Это ты, Дося? Подойди ко мне, дитя мое. Я рада, что ты вспомнила обо мне, наконец, и не постеснялась прийти, особенно сегодня, когда мне так грустно, девочка.

— У вас, кажется, горе? — подбегая и опускаясь на ковер у ног молодой женщины, прошептала Дося.

— Да, для меня это большая утрата, дитя мое. Ты видишь это письмо? Оно от вдовы нашего херсонского управляющего, в котором бедняжка сообщает нам о смерти своего мужа. Старик служил еще у моих родителей, и когда я выходила замуж, наша херсонская дача пошла за мною в приданое, а вместе с нею перешел к нам на службу и управляющий Степаныч. Ты можешь понять теперь, как мне жаль старика, знавшего меня еще совсем маленькой девочкой. Он был чудеснейший и честнейший в мире человек, свято соблюдавший интересы нашей семьи. В последние годы мы редко заглядывали в наш южный уголок, и так как мне приходится постоянно быть под наблюдением столичных докторов, то нашу херсонскую дачу мы сдавали дачникам, поручая это дело тому же Степанычу, наблюдавшему и за большим садом с оранжереей, и за виноградником, и огородом. Всем этим Степаныч заведовал много лет подряд, приглядывая за садовниками и работниками. И все это делал с тою редкою аккуратностью, которая отличала всегда этого достойного старика. Правда, служба его была не особенно трудною, но и по этой службе можно было судить о его честности и редкой исполнительности. Да, его смерть тяжелая утрата для нашей семьи, и я даже не представляю себе, кем можно заменить нашего доброго старичка, потому что брать чужих, незнакомых людей будет рискованно, а другого такого, как Степаныч, не найдется, кажется, во всем мире, — с печальной полуулыбкой заключила Бартемьева.