Анна Кальма: Черная Салли

Потом он поманил пальцем Чарли:

– Поди сюда, Аткинс. Ты, Аткинс, кажется, умный мальчик, хорошо учишься, не так ли? – Директор заговорил неожиданно ласковым тоном, он даже взял Чарли за подбородок.

– Спросите его лучше, сэр, что за истории рассказывает его бабушка, – снова вмешалась повариха. – Представьте себе, сэр, она внушает детям, что негры сделаны из того же теста, что и белые. Чепуха, вредная чепуха, сэр! Это все равно, что убедить меня, будто черные лепешки делаются из той же муки, что и белые.

– Подождите минутку, миссис Роч, прошу вас, – сказал директор.

Он подошел к поварихе и что-то тихо сказал ей на ухо. Чарли послышалось, будто директор произнес: «Так мы из него ничего не вытянем», но мальчик решил, что это ему показалось.

– У тебя много друзей, Аткинс? – спросил директор, обратив на Чарли свои ржавые глаза.

– Да, сэр. Все наши мальчики и девочки – мои друзья, – скромно отвечал Чарли.

– Верно, и у мамы твоей много друзей? – продолжал директор. – Ведь она как будто каждый вечер бывает в гостях?

– Нет, что вы, совсем не в гостях, – ответил Чарли, – мама ходит на митинги, а сейчас она ходит к рабочим, которые бастуют…

– Вот как! К рабочим, которые бастуют? – Директор нервно приподнялся на своем кресле. – И что же она там делает?

– Она помогает их семьям, читает им разные книги. Мама ведь очень много знает, – охотно рассказывал Чарли.

Директор казался очень заинтересованным. Ом попросил Чарли подробно рассказать, какие же книги читает его мать рабочим. Но Чарли и сам этого хорошенько не знал.

– Только одну книжку я знаю. Такая красная, небольшая, – сказал он, – ее подарил мой папа, когда был еще на свободе. Мама очень ее бережет. На ней написано Ленин.

Директор поперхнулся.

– Она и теперь переписывается с папой? – спросил он быстро.

Чарли поглядел в ржавые колючие глаза директора, и вдруг его взяло сомнение.

– Не знаю, – сказал он отрывисто.

– Врешь, знаешь! – Директор схватил его за ворот; внезапно от его ласковости не осталось и следа. – Сейчас же отвечай, маленький змееныш!

– Не знаю, не знаю… – твердил Чарли, стараясь вырваться.

Повариха не выдержала.

– Вот, я говорила, я говорила вам, сэр, что это за семейка! – крикливо начала она. – У них там целое гнездо бунтовщиков…

Директор толкнул Чарли к двери: – Иди, лгунишка этакий, убирайся! Он переглянулся с поварихой Роч, и они оба вдруг чему-то улыбнулись.

– И того, что мы узнали, вполне достаточно, чтобы… – сказал директор и захлопнул за Чарли дверь.

Мальчик очутился на улице. Какое-то беспокойство мучило его. Что хотел сказать директор своей последней фразой? Что такого сказал ему Чарли и чему так радовались директор с поварихой?

Чарли шел, перебирая в памяти весь разговор, и все больше и больше беспокоился. Вернувшись домой, он решил никому – ни бабушке, ни матери – не говорить о том, что был у директора.

– Слыхали вы когда-нибудь эту песню? – спросила бабушка. – Она поется на красивыq боевой мотив. И она запела низким, звучным голосом:

Все хорошо знали эту песню: ее часто пели обитатели Ямайки, особенно цветные. Но после рассказа бабушки песня казалась совсем новой, полной глубокого значения. И ребята с увлечением начали подпевать старой негритянке:

В этот вечер Мэри не пришла слушать бабушку, и Чарли напрасно глядел в конец улицы, надеясь увидеть бронзовые косы.

– У нее хватило храбрости только на один раз, – сказал Беппо, – сегодня она струсила и осталась дома.

Чарли хотелось возразить, но он промолчал, иначе ему пришлось бы рассказать также и о директоре.

– Песню о Джоне Брауне пели во время войны северяне, – продолжала бабушка, – и, когда мы ее услыхали в первый раз, нам показалось, что отец и капитан снова идут в бой за свободу.

… Ох, какая жестокая была эта война, дети! Маленький город Вильмингтон в те дни совсем сошел с ума. По улицам беспрестанно проходили полки, ехали военные повозки, медные трубы ревели походные марши. Барабанный бой, стоны раненых, которых везли в госпиталь, лошадиный топот – все это смешалось в какую-то адскую музыку.

Пока длилась война, южане относились к неграм еще хуже, чем обыкновенно, поэтому мы старались почти не выходить из своего квартала, чтобы не попасться на глаза военным.