Мне нечего было ответить. Я расстроилась. Выходило, я никому ничего хорошего не делаю, даже себе.
— Гелий, скажи, пусть тебе так хорошо, но почему ты считаешь себя самым счастливым на свете?
— Самым, не самым, какие пустяки, — он улыбнулся и замолчал, глядя вдаль — туда, где кончалось озеро. Я тоже уставилась на горизонт, но улыбаться почему-то не хотелось. Было ужасно обидно, что я прожила целых пятнадцать лет и не умела радоваться жизни, как этот бродяга. Гелий, кажется, почувствовал, что я расстроена, потому что чуть приобнял меня за плечи и шепнул:
— Оля, большое спасибо, что ты мне поверила. Это так здорово, — вдруг он расхохотался и добавил:
— Вадик на моем месте сказал бы: «Ты лишила меня возможности хвастать тем, что мне никто не верит!»
— Разве этим можно хвастать? — удивилась я.
— А как же. В этом есть особый шарм. Ты наверняка видела, как разные старички в очереди кричат, что они инвалиды — это дает им привилегии. Многие женщины, особенно в пожилом возрасте, любят жаловаться на свои болезни. Вроде бы глупо: кто станет кричать всем о своей неполноценности? Ан нет. Многим нравится быть слабенькими и бедненькими. Прояви они свою волю, они могли бы вылечиться, зачастую даже очень скоро. Но они предпочитают стонать, вместо того чтобы изменить свой образ жизни.
— Это кощунство! — возмутилась я. — Разве можно усмехаться над больными людьми?
— Вот видишь! По-твоему, они особые, раз больные. Я не о всех говорю. Но если приглядишься, сама увидишь: есть достаточно людей, которым нравится быть несчастными. Вот пять лет назад, когда ты ревела на этом камне, тебе тоже нравилось реветь. Вот как умру, вот как похоронят, то-то вы все пожалеете…
— Да, да, — сердито перебила я. — Знаешь, папа тоже умеет читать лекции и нотации. Они мне надоели.
— Прости, — сказал Гелий. — Пойдем домой?
— Нет, давай посидим здесь. Я люблю слушать волны и смотреть вдаль, за горизонт, когда ничто не останавливает взгляда.
— Я тоже люблю. Только, пожалуй, я люблю это делать один, — ответил он.
— Ну и что же? Я буду молчать, — уверила я его.
Мы сидели и смотрели на озеро. Я думала: вот, рядом со мной самый счастливый человек на свете. И меня это радовало и сердило одновременно. Сердило, что мне нечего возразить. А что радовало, не знаю.
Потом ветер принес красный, будто стесняющийся своего одиночества листок боярышника и кинул его в воду. Листок отважно взмывал вверх вместе с волнами и не менее отважно ухал вниз, все держась на поверхности. Ему, наверное, было страшно и в то же время весело, и, казалось, он был отчего-то счастлив. Наконец одна из волн накрыла его, и он исчез.
Я вздохнула и поглядела на Гелия, а он — на меня. Значит, он тоже все это время следил за листком. Мы рассмеялись.
— Ты не замерз? — спросила я, потому что мне было уже холодно.
— Ничуть, — улыбнулся Гелий, — хочешь, тебе плащ отдам?
Я отказалась, и он развеселился:
— Похоже, что тебе захотелось походить по холодной улице?
Потом мы вернулись домой, и мне было очень хорошо, когда я уселась у теплой плиты и пила ароматный чай. Я даже решила, что теперь всегда буду мерзнуть на улице, чтобы испытывать счастье так же часто, как и Гелий. Но он, услышав, как я пару раз чихнула, высказал совершенно противоположное мнение.
Когда я согрелась и отправилась поглядеть, чем он занимается, он сидел за столом и что-то писал. Оказывается, он взял работу на дом. Я все-таки не понимаю: как можно весь день работать! Как он успевает? И какое же в этом счастье?
В школе было событие: на переменке Тоня Булкина вдруг отбросила ручку в сторону и всхлипнула.
— Ты чего? — спросила я.
— Предки… не хотят покупать мне новую шубку, а эта уже износилась! — пожаловалась Тоня. — Говорят, на следующий год. Ну как мне им объяснить?
Мне снова подумалось: Тонька страдает без новой шубки, а ведь могла бы радоваться сегодняшней пятерке! Даже было ее не жалко, как раньше. Чего хнычет? Но все-таки я не могла быть счастливой, когда рядом со мной плакала Тонька. После уроков я попыталась объяснить ей все, что узнала вчера. Но Булкина ничегошеньки не поняла: то ли это так сложно, то ли я неважно объясняю. Или ей тоже нравилось быть несчастной и ее тоже сердило, что ей нечего возразить?
Когда я вернулась домой, Гелий сидел во дворе за доминошным столиком и писал свою новую работу на дому. Я рассказала ему о Тоньке и заявила, что она мешает мне радоваться.
Читать дальше