Катерина Грачёва - Здесь был Фёдор

Что могут сказать слова или фотографии там, где молчит сердце и безмолвствует опыт? Ничего. Вот скажешь: «курумник», и кто-то засмеётся, а компьютер вообще подчеркнёт это слово и посоветует написать «кур умник». Умник куриный… Снимок панорамный покажешь — тоже могут сказать: «Ну, груда камней, ну и что».

А я на этой груде камней целую жизнь пролежал, пока выкарабкался. Камни сверху горячие, снизу ледяные, лишайники на них — серые, чёрные, зелёные, жёлтые… кружево такое причудливое, как сказка о глубокой древности. Солнце во всё небо — белое-белое, почти фиолетовое. А внизу в темноте ручей под курумником поёт: лики-карли-нярли-орлуврл… И то холодно и широко пахнет бесцветной, глубокой подземной водой, то лёгкий ветерок принесёт запах травинки. Именно не травы, а травинки — тонкую такую полоску жёлто-зелёного запаха посреди бело-фиолетового солнечного аромата с тёплыми и суховатыми шариками дыхания лишайников. Кто не лежал в курумнике с застрявшим меж глыб рюкзаком — не знаю, поймёт ли.

Вы спросите, как я умудрился так застрять, да ещё и лёжа. Как, как — ракурс подходящий для снимка искал…

Фотографией я с самого детства увлечён. Если вы бывали недавно в Доме творчества — там на втором этаже три моих работы висят: «Здесь был Вася», «Король на дозоре» и «Я люблю». Мимо первой работы вы вряд ли прошли бы равнодушно. Там пихтовая веточка с повязанными на ней пёстрыми верёвочками, вся уродливо пережатая, со следами ран и смоляных слёз. Это я на Таганае заснял, в Долине сказок. Каждый куриный умник, проходя, повязывает на эту бедную пихту ленту, тряпку, кулёк, носок и чего похуже — у кого куда фантазия повёрнута. Любители природы!

Другие снимки — с той же плёнки. Но лучше рассказать по порядку.

Началось с того, что одноклассник старшего брата — Борька Лютик — пришёл к нам, когда я снимки сушил. Штук тридцать снимков, и на всех Ленка Седова, да-да, та самая, что и на снимке «Я люблю». Мы с ней в одном театральном кружке занимаемся, она меня на три года старше; было мне тогда двенадцать, а ей пятнадцать, а Борьке, стало быть, шестнадцать было. Вот увидел он мои снимки и давай дразниться: мол, невеста и так далее. Я только усмехнулся, потому что догадывался, что дальше будет. Не то чтоб Ленка была сильно красивая, но лицо у неё очень выразительное, а взгляд глубокий и всегда немного новый. Вот Борька смеялся, смеялся, а я уже следил, на какой по счёту фотографии он попросит его с Ленкой познакомить… Как там всё это вышло, мне рассказывать скучно, но, в общем, пошли мы втроём на Таганай. Мы-то с Ленкой дальше горсада раньше не путешествовали. А Лютик был весь из себя знаток и бродяга: с прозрачным водяным компасом, с заслуженной картой, с прожжёным рюкзаком выше головы, с гитарой и даже каким-то чудодейственным жёлтым зубом на шнурке. Зуб этот якобы принадлежал ископаемому тигру, а потом был собственноручно Борькой вырыт в каком-то городище и обладал отпугивающим влиянием на всю тигриную родню. Я посмеялся, но он сказал:

— Вот встретим по дороге рысь, тогда посмотрим, кто смеяться будет.

— Ага, — говорю, — может, сразу льва?

Борька мне сунул какой-то буклет, где я прочитал, что на Таганае есть рысиный распадок, что можно там встретить и лося, и кабана, и медведя, и рысей, и волков… Ух! А я, честно говоря, почему-то думал, что мы уже выжили всех животных, кроме коров, в красную книгу.

Отщёлкал я тогда Лютика много и думал назвать эту серию «зов предков». Вот он тушёнку с ножа ест, вот в очаг из камней голову погрузил — огонь из углей раздувает, вот он в полёте — скачет с топором с холма. Но потом я эту серию подальше запрятал, что-то она мне разонравилась своей лютостью.

Ещё больше я природы отснял. Началось это с самого входа в заповедник. Дорога широкая, и хотя вход шлагбаумом перегорожен, вся изрытая то ли шинами, то ли ручьями. Вода в промоинах ярко-рыжая и не просыхает даже в самую жару… И потому время от времени лесники собирают всякий хворост и мелкий валежник (это так деревья упавшие называются) и стаскивают в эти ямы. Получается нетёсаная деревянная мостовая. Идёшь по ней и думаешь, интересно, во времена телег дороги вот такие же были?

Потом переправлялись мы через речку Тесьму. Вода в ней студёная, чистая, каждый камушек светится, блики отражает — такая отрада! Век бы сидел, глядел. Но если б сидел, то не увидел бы, что дальше.