В. Киселев - Месяц в Артеке

Дословно помнилось все, что написали ей в дневник перед разъездом слетовцы.

«Около тридцати дней мы жили вместе. И вот мы расстаемся, — отпечатался в глазах милый Ольгин почерк. — Я уезжаю одной из первых. Увожу с собой память об Артеке, все самое хорошее, только хорошее, все то, что дал мне Марик, артековскую форму и, наконец, нашу дружбу. Ее мы делили с тобой пополам. В столь разных местах, в Москве и на целине, будут жить два артековца-слетовца. Очень хорошо, что мы попали в эту смену, это большая работа, высокая честь — быть на слете. Нашей дружбе помогала наша газета, милый наш Марк Антонович. Как я буду жить без всех вас, я не знаю, Надюша, дорогая, мы, конечно, не забудем друг друга.

Здесь всё, весь месяц, и на первое место выведен Артек. После, разумеется, упомянут Марик, не забыта форма и, наконец, дружба. Чепуха, какие там места, все — одно целое. Алик написал свое напутствие тоже шестого августа, кое-что с намеком: «Вот и конец. Завтра мы разъезжаемся. Вряд ли когда-нибудь встретимся. Хочется, чтоб у всех остались в памяти эти дни. Чтобы пребывание здесь оставило самое светлое, самое заветное, чтобы сохранились самые сокровенные воспоминания». Далее следовали пляжные стихи в несколько облегченном виде:

Самое заветное и сокровенное — это, естественно, задержка при выходе из кипарисовой аллеи на освещенную площадку.

В Алькином дневнике остался ее ответ: «Почему ты думаешь, что мы не увидимся? Мы должны встретиться, мы обязательно встретимся».

Зримые строчки стали расплывчаты, она очнулась и посмотрела в окно: Алик сжался, опустив голову. Она ждала когда же он снова посмотрит на свой цветок, решила, что «зев» засушит в артековском дневнике, рядом со стихами. В чемодане, кроме дневника, покоились и другие драгоценности: диплом и снимок у знамени, еще слетовский спецвыпуск «Пионерской правды». Он вышел к отъезду, как по заказу, пятого числа; первую страницу газеты расчлени десять квадратов, в одном из них поместили двустишие: «Кто сдружился в Артеке, тот сдружился навеки», в других — фотоснимки, а в последнем — ее заставку, хороводную игру. И еще три рисунка дали в конце номера. Взяла с собою: и большой рулон, двенадцать плакатов, оставшихся под конец бесхозными в пресс-центре.

Она своего дождалась: Алька опомнился, вскинул голову, увидел «зев» и тут же отвернулся, уставился на Аю-Даг.

«Икарус» покатил, обогнул поверху незастроенную впадину, миновал стадион, за ним «плато рыданий и стенаний», повернул на развилке и, рыча, яростно понесся в гору. Гарь от ревущих выхлопов голубоватой завесью всклубилась позади и задернула шоссе, море зелени, корпуса, горбатую скалищу.

И еще — детство.

Иллюминатор, казалось, вот-вот накалится от лучей, быстро набиравших силу. Соблазн причалить к феерическому зрелищу был неодолим, оно притягивало магнитом. Гречко искоса посмотрел за борт, но тут же легонько отвел от себя выпуклый обод иллюминатора. Он поборол искушение, зажмурился, чтобы не залюбоваться космической зарей. Огромная полусфера Земли уже появилась из бездонного мрака и, плавно вращаясь, отсвечивала шелковистыми оттенками оранжево-голубой гаммы. Бортинженер попытался представить за кривизной радужной яркости незримую крупицу, родной дом с его антеннами. Над ними никогда не струятся неземные переливы красок. Там, за терминатором, над обжитой, но немыслимо далекой улицей, давным-давно уже сгустился завьюженный тягучий вечер. Вызвать воображением столичный уголок ему, увы, не удалось. Едва смежились веки, как ориентация в пространстве исчезла, и глаза пришлось раскрыть без промедления.

Слабо отторгнутый диск иллюминатора мячом скользнул бортинженеру под ноги, и свет перестал слепить. Уплывая прочь, Гречко хоть и мельком, но успел засечь на фоне восходящего солнца слабо различимые ступеньки. Все те же… Парадокс явления вновь уколол сознание наподобие занозы. Аксиома: потоки воздуха над Землей циркулируют мощно, беспрерывно. А космос неожиданно показал: атмосферный бассейн планеты сохраняет вместе с тем и некую постоянную «этажность», он хоть и малозаметно, но рассечен по горизонталям. Инертность неведомых полосок не могла не удивить. Любопытная странность: он, тридцать четвертый космонавт, отметил ее первым. Для себя, сверхпланово. Как знать, эти акварельные полоски, замеченные вечером, дня три назад, — не дадут ли они со временем основу для наиболее совершенных методов изучения стратосферы? Или перемен погоды?