Бабушка из кустов выходит и опять ему ход говорит. Не глядя. Опять Василий. И снова моя бабушка. Он. Она. Так быстро!
Бабушка возле меня прилегла на песок и глаза закрыла.
Василий задумался. Ага, пошёл. Бабушка ход сказала.
Все уже не смеются. На корточках вокруг доски сгрудились. Молчат и дышат. Девушка меня вдруг за руку взяла. Крепко так держит! Ну, пусть: мне не больно. А Василий стал красный. Сопит.
Он. Бабушка. Он. Опять бабушка. Быстро! Он теперь думает.
Свою последнюю пешку тронул. Держит её.
Друг в красной майке не выдержал.
— Васька, — говорит, — а если…
Василий как рявкнет:
— Не мешай!..
Его друг даже губу прикусил. Молчит и дышит.
Василий наконец сделал ход.
А бабушка ферзём — раз, через всё поле! Витя аж крякнул.
— Что? Не так? — сказала бабушка и глаза открыла. — А ну, Саша, глянь!
Я посмотрела. Я вообще-то уже давно смотрела. Но тут даже нагнулась к доске.
— Правильно я хожу? — говорит бабушка.
— Вроде правильно, — говорю я.
— Угу, — кивает бабушка. И глаза снова закрыла. Загорает в тени.
Василий думал, думал. Совсем красный стал. Или сгорел?
— Всё, — говорит, — сдаюсь.
— Соображаешь… — засмеялась бабушка.
— Ещё! — просит Василий.
— Можно и ещё, — говорит бабушка. — Делать всё равно нечего.
— А вы что вообще делаете, Анна Михайловна? — спрашивает Василий.
— Ничего, — смеётся бабушка. — Пенсионерка. Чего мне делать?
А «бабушкой» её больше никто не зовёт. Все — Анна Михайловна, Анна Михайловна. И меня уже — Саша, познакомились. Девушку, оказывается, Нонной зовут. Она окунуться пошла. Но на неё уже не очень обращают внимания, даже обидно. Она купаться зовёт, а все молчат. Я уж думаю — ладно, я с Нонной пойду, раз они такие. Но Витя всё-таки встал. Теперь они возле берега плавают и друг другу громко кричат.
Бабушка ещё три раза подряд Василия обыграла.
— Увы, — говорит. — Нам с Сашей пора!
А все уговаривают, что не пора. Вполне можно до вечернего автобуса подождать: они нас накормят, у них колбаса…
— Я же с Сашей ещё не сыграл, — говорит Василий.
— У Саши всё впереди, — смеётся бабушка. — Сыграешь!
— А правда играет? — спрашивает Василий.
И все на меня так смотрят. Серьёзно. Прямо меня из-за бабушки зауважали.
— Не-е, — говорю я. — Немножко.
— У нас в доме только Ардальон не играет!
— А это кто? — спрашивает Василий, почтительно так.
— Кот, — говорит бабушка. И уже встала.
Василий тоже встал. Он и не думает нас одних отпускать. Где наша сумка? Какие-нибудь вещи? Он нас проводит до городского автобуса, тут почти три километра! Это ему только приятно. И всем остальным тоже одно удовольствие — нас с бабушкой проводить. Все вскочили. Своего Витю зовут из воды. Витя тоже бежит.
— Спасибо! — смеётся бабушка. — Только нам ведь на автобус не надо. Мы на даче живём — тут, в посёлке…
— А можно к вам как-нибудь зайти? — говорит Василий.
У него ещё есть отгулы. Если бабушка позволит, он бы к нам приехал. Может, на даче что-нибудь сделать нужно? Или вообще. Он так просто приедет.
— Так просто можно, — говорит бабушка. — А для дела у нас хватает мужчин! Не знаем, куда от них и деваться. Вот на пляж сбежали. Приезжай! Спросишь Строговых…
— Обязательно приеду, — говорит Василий.
Мы обратно идём. Домой. Разговариваем о том о сём. Что всякое уменье в жизни полезно, даже играть. Например, в шахматы. От уменья друзья заводятся. Всегда есть люди, которые тоже это умеют или хотят уметь. А если человек ничего не умеет, другим возле него тоже неинтересно. Возле такого человека прямо скулы сводит! Вот он всю жизнь и торчит один, без друзей, как пень на вырубке. И свою жизнь ругает…
— А ведь сам виноват, — говорю я. — Надо было учиться.
— Вот именно, — смеётся бабушка. — Об чём и речь.
Потом вдруг говорит:
— Знаешь, что? У меня душа лежит потише идти…
Это можно. Хотя я и так еле-еле иду. Я когда разговариваю, быстро не умею ходить. Но могу ещё тише.
А бабушка всё равно отстаёт.
Она как-то боком идёт. Осторожно. Будто боится за что-то задеть. Мы уже из леса выбрались, теперь над морем идём, в траве. Уже дачу видно.
— У тебя опять печень болит? — догадалась я.
— Не твоего ума дело!
Грубит. Значит, я правильно догадалась. Как у бабушки приступ, она начинает грубить. Мне, дедушке, дяде Владику, Прасковье Гавриловне — все равно кому. Такой характер!
— Ты зачем грубишь? — говорю я.
— Прости, — говорит бабушка. — Правда вдруг схватило. Сейчас пройдёт!
Читать дальше