ИОСИФ ЛИКСТАНОВ - ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф]

— А я не знал, что в море ещё качка, — прошептал Митя. — Ты привык к качке?

— Уже стало совсем темно, — сказал после долгого молчания Виктор. — И холодно… На берегу тепло, а здесь холодно. Отчего это?

— Вот попадёт нам, вот попадёт нам! — сказал Митя.

— Ну и пускай попадёт! Мы не сами, мы за корабельным имуществом на «Водолей» пришли. Слыхал, что говорил вестовой? Кот — это корабельное имущество, — попытался успокоить его Виктор.

— Да, а почему тогда мы спрятались? Надо было доложиться… Да, а мы спрятались.

— Ну и пускай! — с притворной бодростью фыркнул Виктор. — Зато мы на флот попадём…

Митя замолчал. Виктору стало жалко товарища, которого он вовлёк в новое приключение. Он великодушно сказал:

— Не бойся. Сейчас найду чем укрыться. Подожди…

Виктор проскользнул между мешками и исчез. Митя вслушивался в пение ветра, в шорох волн, и ему было тоскливо. Желанный берег отступал далеко в темноту, в неизвестность, и мальчику оставались только вот эта холодная ночь, качка, к которой он ещё не совсем привык, ветровая песня и…

Из-за мешков выскользнул Виктор. Не говоря ни слова, он присел рядом.

— Что? — прошептал Митя и тронул товарища за плечо.

Ему показалось, что юнга дрожит.

— Слушай, там… — пролепетал Виктор, пристукнув зубами, — там висит человек!..

Это было такой неожиданностью, что Митя не нашёлся что сказать. Самые страшные страницы прочитанных книг возникли в его памяти, его охватила жуть, точно борт о борт с «Водолеем», накренившись, трепеща обрывками парусов, шёл сказочный «Летучий Голландец» — страшный корабль, обречённый на вечные странствия по морям за преступления своего капитана…

— Висит, качается… — добавил Виктор.

— Кто же это? — спросил Митя.

— А я почём знаю? Такой большой-большой…

— Надо пойти и посмотреть, — предложил Митя и тоже стукнул зубами.

— Конечно, — неуверенно поддержал его юнга.

Они посидели ещё немного, нерешительно поднялись и, захватив с собой Митрофана, подталкивая друг друга, пробрались через завалы ящиков на левый борт «Водолея». Митя вгляделся в темноту и так стиснул Митрофана, что корабельное имущество выпустило все свои когти.

Над палубой, под навесом, качалась на ветру большая человеческая тень. Мальчики отступили на шаг и затаили дыхание.

— Надо… подойти. Может, он неживой, — прошептал Митя.

— Да-а… Подойди…

— Давай подойдём вместе.

— Хорошо… Что же ты стоишь?

— А ты чего стоишь?

— Я скажу раз-два-три, и мы сразу вместе подойдём. Ну, раз-два-три! Что же ты стоишь?

— Ты стоишь, и я стою…

— Эх, — презрительно процедил Виктор. — А ещё хочет моряком быть!..

Они с мужеством отчаяния бросились вперёд и одновременно схватились за то, что казалось им висящим человеком. Это было что-то холодное, гладкое и пахло резиной.

— Да это водолазный костюм! — воскликнул Виктор восторженно. — Эх ты, шляпа!

Ну да, это был обыкновенный водолазный скафандр. [39] Скафандр — водолазное снаряжение для спуска на глубину в воду. И сразу кругом произошли замечательные перемены. Всё стало простым, понятным, страхов как не бывало, и мальчики почувствовали себя хозяевами «Водолея». Они обвинили друг друга в трусости и начали устраиваться на ночь: постелили пустые мешки на палубу, другими укрылись и, гордые своей смелостью, начали болтовню о корсарах, о пиратах и об индейцах. Оказалось, что оба предпочитают быть пиратами или, на худой конец, корсарами. Виктор спел свою песенку, и Митя позавидовал товарищу, но юнга успокоил его:

— Вернёмся в Кронштадт, я попрошу Бакланова, чтобы он и про тебя песенку написал.

Под мешками было тепло. Митрофан добродушно мурлыкал. Даже ветер пел не так печально. Даже волны шумели не так угрюмо. И «Водолей» качался, качался, наполненный запахами хлеба, постного масла и солёной капусты.

— Ты спишь? — спросил Виктор.

— Нет…

— Давай рассказывать.

— Хорошо, — согласился Митя. — Сначала ты расскажи мне про красные флажки, а потом я что-нибудь расскажу.

— Нет, сначала ты. Думаешь, приятно про свой штраф рассказывать?

— Ну хорошо… Я ведь не приставал. Я первый расскажу…Вот, жили мы все в деревне — сестра Окся, брат Остап и я. А мамы у нас не было. Она давно умерла, а папа ещё раньше умер. Вот мы и жили. У нас хорошо. Сливы, груши растут, честное слово. Можно не покупать, а в саду брать, даже задаром. У нас только сада не было, мы бедно жили. Окся у нас как мама: она добрая и всё работает, всё работает. Вот, когда Остап вырос, его в военкомат вызвали и сказали, что в армию никогда не возьмут. Говорят, «Ты больной». Остап сел письмо писать — три дня писал, а мне не сказал о чём. Написал письмо наркому, что он хочет в Красном флоте служить, и послал его по почте. Ему даже квитанцию такую дали, с чёрной печаткой.