ИОСИФ ЛИКСТАНОВ - ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф]

Но теперь, когда Виктор исчез, кок нашёл случай сказать Фёдору Степановичу всё, что он думает о его педагогических методах. Он заявил, что Витька, видите ли, малыш, что это надо понимать, что Фёдор Степанович запугал мальчика и вынудил его сбежать в море, что товарищ командир раздул детскую шалость, что…

Командир блокшива вышел из себя и приказал коку замолчать. Он заявил, что не позволит нянчиться с мальчиком, который устраивает безобразия. Он пригрозил коку, что при первой возможности спишет Виктора на плавающую единицу флота, ибо в противном случае Костин совершенно избалует мальчишку.

Костин-кок подчинился старому и любимому командиру, но всё-таки остался при своём мнении. В этот день из-за огорчений кока винегрет оказался пресным, суп пересоленным, а котлеты слишком сухими. Команда блокшива не осталась в стороне от спора. Бакланов утверждал, что, безусловно, прав старый командир, что Виктора надо приучить к порядку, а Пустовойтов находил строгость старика чрезмерной и печалился по поводу того, что вчера неприветливо встретил Виктора на борту блокшива.

«Да, кок переполошится, — думал старый командир, приближаясь к своему кораблю. — Но теперь-то он должен понять, что мы действительно распустили воспитанника, что так продолжаться не может!»

Из темноты выплыла чёрная масса блокшива. На трапе Фёдора Степановича встретил обеспокоенный Бакланов:

— Товарищ командир, вас срочный пакет из штаба дожидается.

Ломая на ходу красную сургучную печать, Фёдор Степанович спустился к себе и через минуту потребовал Костина. Иона Осипыч явился. Он испуганно смотрел на своего командира, ожидая самых мрачных вестей о Викторе.

Фёдор Степанович протянул ему бумажку с печатью штаба и сухо проговорил:

— Это касается вас, товарищ кок. Вы временно переводитесь на линкор «Грозный». Как видно, без Островерхова у них не ладится на камбузе. Сдайте дела баталёру Андронову и немедленно отправляйтесь в док, на эсминец «Быстрый». Утром эсминец выходит в море на соединение с главными действующими силами… С «Быстрого» перейдёте на линкор. Всё понятно? Надеюсь, на флагмане со своими обязанностями справитесь блестяще… Вы свободны!

Костин прочитал бумажку и машинально проговорил: «Есть!» Фёдор Степанович отвернулся к столу и, продолжая что-то писать, как бы между прочим сообщил:

— Кстати, насчёт Виктора. Мальчик перебрался на «Водолей». Сделал он это самовольно, но надо надеяться, что, в конечном счёте, плавание пойдёт ему на пользу. Всё же, вернувшись на блокшив, он получит ещё пять суток без берега… Итого — в общей сложности — десять.

Костин хотел что-то сказать, но что мог он сказать? Виктор совершил новый проступок, и старик имел право говорить о мальчике холодным тоном. Кок покраснел, отдал честь и молча оставил каюту командира. Укладывая свой маленький фибровый чемоданчик, он печально сказал:

— Ах ты, Витя, Витя! Что ж ты натворил? Бутерброд получается, юнга, бутерброд. Ты на «Водолей», я на линкор — вот и неизвестно, когда теперь увидимся.

Качает, качает, качает… Море — это громадные качели, и тяжёлый «Водолей» качается на них без передышки. Вдоль борта с плеском, шорохом, шипением бегут волны неизвестно откуда, неизвестно куда. Ветер проносится над судном. Он свистит свирелью в тонких снастях, он гудит органной трубой в раструбе вентилятора, пофыркивает и дребезжит в парусиновом обвесе мостика. У морского ветра много голосов, они сливаются в музыку морского простора. Тот, кто полюбит её, тот навсегда породнится с морем, но для того, чтобы полюбить её, нужно время и время.

Мальчики забились в укромный уголок между брезентовыми мешками с хлебом и примолкли. Митя гладил Митрофана. Сначала было неспокойно. «Водолей» покинул гавань как раз в то время, когда начались стрельбы; всё население корабля высыпало на верхнюю палубу и оживлённо обсуждало вопрос о мощности артиллерии форта. Потом верхняя палуба опустела, но кто-то вздумал наводить порядок, передвигал ящики и бочки и ворчал, что на палубе ни пройти ни npoexaть. Это встревожило юных пассажиров. К счастью, любитель порядка, как видно, решил угомониться до утра. Наступило желанное спокойствие, но вместе с ним пришёл холод, которого мальчики раньше не замечали. Они прижались друг к другу.

Теперь, когда пути к отступлению были отрезаны, Виктор, надо отдать ему справедливость, чуть-чуть раскаивался в своей решимости, а Митя — в своей уступчивости.