Катерина Грачёва - Дневник папиной дочки

Я так и вскочила. Сначала крайне возмутилась. Потом (папа говорит: сосчитай до десяти) подумала, что упрек его справедлив, и страшно расстроилась. «Ну вас обоих, — говорю, — у нее семь пятниц на неделе, и ты тоже как маленький, а я за ее судьбу отвечаю. Она меня уже извела своими просьбами и упреками! То ей приведи Ведронбома, то ей уведи Ведронбома, то ей кашки, то промокашки, и вот-де был бы папа — так он бы помог, а я злая и не помогаю, и вообще!..»

Не выдержала, почти разревелась и побежала обуваться. Куда глаза глядят, в ночь, под звезды. Надоели мне они все.

Ведронбом испугался, встал поперек двери, как дурачок, а я тоже, как дурочка, пошла тогда окно открывать.

Он говорит: «Женя, Женя, так ведь она меня тоже извела, я не знаю, куда мне от нее деться! Мне было жаль, что вам скучно, ну и повел в театр, а она напридумывала себе невесть что. Она ж совершенно не хочет слышать, что я ей говорю, ведь честное слово, не давал ни единого повода, но она их умудряется выискивать. Хоть из рогатки от нее отстреливайся! Я бы сам давно ее спровадил, но ведь опять как ляпну чего не то — и ты меня снова от деда отлучишь, так что ж мне делать-то теперь?»

Вот так. Называется — пообщались. В общем, я осталась. Завтра доделаю каталоги и пойду. А может, и не доделаю, на такую голову делами не занимаются. Настроение отвратительное. Во-первых, предстоит разговор с этой несчастной Оксаной. А во-вторых, я уж так свыклась с мыслью, что он будет мне родственником, а тут…

2 августа

Оксана со мной не разговаривает. Она считает, что я увела у нее жениха! Что я подмаслила его чтением его собственной статьи!!!

Вот и будь после этого дипломатом.

Ночую у Степы. Домашних видеть не хочу.

4 августа

Мои ночевки у Ведронбома и ссора с Оксаной не остались без внимания. Вот ведь кому-то жить скучно. Мальчишки какие-то дразнят, неприлично и грязно. Что за народ. Лучше б меньше мусора раскидывали. Вероятно, завтра будут уже про Стёпу болтать. Потому что я опять остаюсь у них. Учу его дочек делать всяких журавликов из бумаги.

5 августа

Мы с Михалычем составляем пиар-план по изменению здешнего самосознания в сторону охраны окружающей среды. И ночую я у Михалыча. Принципиально. Они у меня дождутся, эти умники, я ведь человек упрямый, я ведь тут у всей деревни переночую, пока они не устанут про меня всякий бред распространять!!

7 августа

Сегодня совсем озлилась: пристали уже около Ведронбомовского дома, когда я уносила книги поменять. Ну, я и бухнула с порога:

— Ты хоть сам-то в курсе, что я твоя жена?

— Нет, — говорит. — Отстал от жизни. Заходи, хоть чаю выпьем по такому случаю. А то ведь и поговорить некогда с женой-то.

Пока общались, все тот же умник лет двенадцати давай под окном заводить шарманку про тили-тили-тесто. Ведронбом высунулся и говорит:

— Уймись ты, вчерашний день! Какая еще невеста? Мать троих детей, и один из них негр. Иди, иди отсюда.

Вечером Михалыч спросил, от кого ж это у меня негр получился. Уж этот Ведронбом ляпнет так ляпнет. Хорошо, если я здесь не озверею. У кого бы еще переночевать, не придумаю.

Хочу домой. Все плохо. Ничего не нравится. По-моему, у меня даже температура.

Ночь

У Михалыча какие-то проблемы в редакции. Он напился водки и пришел со мною поговорить.

«Ты вот смотришь на меня, думаешь, пьян старый дурак. И статьи-то его бездарны, и труды-то его напрасны. Все так, Женюшка, да ведь куда ж мне такому деться? Уродили меня в грехе и в грехе вырос, и ничего другого не знал. Ты такая маленькая и умница, сколько тебе Бог дал, не налюбуюсь. Когда б я мог так писать, то давно уж тут город-сад бы построил, да что ж теперь поделать? У всех умниц свои дела, и оно правильно, ты не подумай — я не ругаю, да только кто ж окромя меня дурака мое дело сделает? Никто. А потому, глуп ли, гол ли, иди да трудись. Помру, спросит Бог: никто не понимал твоего дела, а ты один понимал, так кто ж, окромя тебя, злодея, за это дело в ответе? Я тебе разумение беды дал, а ты руки и опустил: не умею да не могу. Ан что я Богу скажу? Вот то-то и оно. Спасибо тебе за помощь, Женюшка, а смеяться надо мной смейся сколь хошь, не ахти какая птица Михалыч, переживет. Пьян я, Женюшка, стыдно перед тобою хорошею, ну прости меня, тяжко мне, таков я есть, куда мне с того деться».

«Не слушай, — говорю, — никого, Михалыч, ты лучше всех, и я тебя люблю, и статьи тебе еще из города присылать буду, знай печатай».

Он успокоился, ушел и заснул.

А я сижу одетая под одеялом, пью кипяток, стучу зубами и жду утра. Ох, лучше б я была брезгливой, как Оксана. Очень надеюсь, что это все-таки не дифтерия, а чего-нибудь попроще…