Анна Масс - Белое чудо

— Елена Павловна не велела никого выпускать, — сообщила она.

Мы поплелись наверх. На площадке второго этажа мы приостановились, оглянулись и дунули через две ступеньки на чердак.

Но оттуда понуро спускался нам навстречу Глеб вместе со всей компанией, а позади шла тетя Маша, уборщица, держа наперевес половую щетку.

— Что ж, — сказал Глеб. — Мы проиграли, но мы честно боролись. Пошли на лекцию.

Все задние места были, конечно, уже заняты, и пришлось нам рассаживаться впереди.

— А где Ирка Холодкова? — спросил Глеб.

Ирки не было. Мы вставали, вытягивали шеи, окликали — не было Ирки! Ну надо же! Сбежала! Вот ловкая!

— Прошу внимания! — сказала Елена Павловна, поднявшись на эстраду. — У нас в гостях...

— А потому что мы остолопы! — горячим шепотом объяснил Глеб. — Надо было небольшими группами действовать, а не бегать стадом!..

— ...Давайте поприветствуем нашего гостя! — закончила Елена Павловна.

Мы слегка поаплодировали. Гость, маленький, аккуратненький старичок с розовыми щечками и бородкой клинышком, неторопливо перебирал у стола бумажки, которые вынимал из красной толстенькой папки. Он подносил их близко к глазам и распределял на столе, как карточный пасьянс.

— Гарин, мы погибли! — сказал Глеб. — У него там записей на неделю.

Старичок разложил наконец свои бумажки и начал:

— Опера! Что такое опера, друзья мои? Опера — это синтетическое художественное произведение, о котором очень и очень хорошо сказал в свое время Глинка...

Он склонился над столом и двумя пальцами ловко выхватил нужную бумажку. Меня толкнули в спину. Это Маша Буракова просила передать записку Сереже Кузнецову.

Старичок ходил по эстраде, округло жестикулировал и даже простирал к нам руки, как бы призывая к соучастию в беседе. Я пыталась слушать, но меня усыплял монотонный, убаюкивающий голос и то, что большинство слов почему-то оканчивалось на «ической».

— Бизе продолжает линию классической, историко-романтической и особенно лирической оперы. Вслед за Мейербером и Гуно он достигает глубокой драматической... ической... рической...

Глаза сами собой закрывались. Бац! В шею мне шлепнулся мокрый комочек жеваной бумаги. Я брезгливо обтерла шею рукавом, встряхнулась, воинственно осмотрелась. Соболев и Харитонов играли в крестики-нолики. Юля Гафт довольно громко передавала через два ряда Верке Федоровой: «Д-8!», а Верка ей отвечала: «Д-8 убит!» Глеб Микаэльян жевал бумагу и взглядом выискивал новую жертву.

В зале стоял негромкий оживленный гул. Когда этот гул превышал допустимый предел, сбоку, со своего места у окна, поднималась Елена Павловна. Она стояла несколько секунд, молчаливо выражая свое осуждение. Гул стихал. Она садилась.

— ...Вместе с тем уже в раннем периоде творчества Визе проявляется стремление к демократической, реалистической... ической... нической...

— Посмотри на Буракову! — шепнула мне Танька.

Я посмотрела на Машу Буракову, но ничего особенного не заметила.

— А что?

— Смотри, как она уставилась на Кузнецова! Думаешь, зря она ему записку передала? Она в него влюблена!

Елена Павловна поднялась и на этот раз стояла довольно долго, потому что все были заняты своими делами и не замечали ее предупредительного знака. Елена подняла руку. Стало чуть-чуть тише. Елена опустила руку, но продолжала стоять. Это, кажется, относилось уже не к нам, а к лектору. По-моему, Елена давала ему понять, что пора закругляться. Однако лектор намека не понял.

— Кто?! — поразилась я. — Маша? В Сережу?

— А ты не знала? Весь класс знает!

— ...Правдивое выражение сильных страстей соединяется с напряженной динамичностью... драматичностью... ичностью... ричностью...

— А он в нее? — спросила я с тайным волнением.

— Не знаю! Внешне, во всяком случае, не заметно.

— А-9! — крикнула Юля Гафт через два ряда.

— Мимо! — ответила Верка Федорова. — Г-2!

Две девочки из седьмого «А» стукали Глеба по спине, а Глеб время от времени оборачивался и щелкал их по лбу. У всех троих на лицах светилось удовольствие. В общем, никто не скучал, и я еще раз убедилась, что самая скучная лекция может стать интересной, если найти себе дело по душе. Лично я нашла наконец для себя интересное дело: стала наблюдать за Сережей Кузнецовым с целью узнать, не влюблен ли он в Буракову. Сережа сидел позади меня, и наблюдать за ним было трудно, но именно трудность и вдохновляла. Я оборачивалась и на долю секунды, как бы невзначай, останавливала взгляд на Сереже. За эту долю секунды нелегко было понять, как он относится к Бураковой, тем более что он на нее и не смотрел. Он вообще ни на кого не смотрел, а читал книгу. Судя по всему, явно не учебник.