Т.Поликарпова - Две березы на холме

Только голени оказались все исчерчены тонкими длинными порезами, видно, об лед, но они лишь чуть саднили, не болели.

Когда я уже кончала подвязывать лапти, надо мной вдруг раздался голос:

- Здравствуй, дочка!

От неожиданности я так и вскинулась:

- Ой!

Как лесной дух - я не слышала ни шагов, ни треска веток - возник возле меня этот дед, старый, сгорбленный, с длинной реденькой бородой и худым, смятым, морщинистым лицом. Глаза из-под сивых бровей - будто две мутные льдинки. И, как льдинки, мокрые, слезятся. А на мягком и каком-то мятом носу растет один седой и длинный волос.

- Не бойся меня, дочка, я старый, - сказал он мне.

- Я не боюсь, дедушка! Здравствуйте! - поздоровалась наконец и я.

- А что ты, разумшись шла через воду?

- Ага! - сказала я, гордая своей придумкой.

- А почто? Аль обхода не нашла? Я затрясла головой: мол, нет.

- А ить есть обход-то! Есть! Вот гляди, я счас пойду! Прощай!

И он пошел вдоль озера вправо, углубляясь в лес, переходя от дерева к дереву - возле корней всегда повыше и снег. Еще не пропав совсем за чащей, он остановился и прокричал мне слабым голосом:

- Дочка, там не испужайся, впереди лосей, мож быть, встретишь! Я встретил. Ничё, смирные…

И он махнул мне рукой. Побрел, старенький, сгорбленный, от дерева к дереву. Исчез. Шуму от него никакого не было.

В самом деле, дальше, уже за поляной, я увидела их. Наверное, это были те самые телята, которых мы встретили зимой. Два молодых лося стояли у края дороги под старой дуплистой липой. Ах, какие же красавцы! Темно-шоколадная лоснистая шерсть спины незаметно переходит в светло-палевую и пушистую на брюхе. Ноги сухие, легкие, с длинными бабками. Огромные головы, еще безрогие, круто повернуты назад, ко мне. И один брат положил свою голову на спину второму. Так ладно, дружно, красиво стояли и смотрели большими темными глазами прямо на меня, мне в лицо.

Одно дело - когда встречаешь зверей в лесу вместе с товарищами, в кучке; совсем другое - когда один на один. Нет, не страшно, а будто бы волшебно: вот-вот и заговорят лоси человеческим голосом. И чувство такое, что заговори они - и я ничуть не удивлюсь. Потому что сейчас в лесу сумеречно-светло без теней, молчаливо, таинственно - никто не слышит, никто ничего не видит. И старичок тот говорил… Тот старичок… Не сбавляя хода, шла я к лосям. И нехотя, подпустив меня совсем близко - шагов пять до них осталось, - не сказав ни слова, лоси, капризно тряхнув головами и подняв их высоко, медленно, с царственным достоинством удалились.

Опустел лес. Кончилась сказка…

Прикоснулась я ладонью к липе, возле которой стояли звери: теплой еще была кора, нагретая лосиным боком. Спасибо тебе, лес, за сказку!

Пошла быстро, посматривая по сторонам. Однако никто больше не показался. Хватит, мол, и того…

Все-таки, правда, самое малоинтересное место нашей дороги - это последние километры от леса до Пеньков. Голое какое-то, выпуклое. Идешь и для отвлечения столбы метишь - взглядом, конечно: вот дойду до того столба. И бежишь. А теперь - вот до этого… Бежишь. Тут, заметив, что тороплюсь, что нетерпение меня подгоняет, поняла: соскучилась уже. Как там без меня Зульфия? Да и… Лешка… Что он скажет сегодня? Что он еще скажет или сделает, как даст знать, что думает обо мне… И вдруг испугалась: ничего не скажет! Ничего не сделает!… И уже давно и думать забыл!

И сразу я будто замерзла от мгновенного и остро охватившего меня отчаяния. А сама виновата! Сама убежала домой, чтоб не думать о нем в свой день… Мне казалось, что я не видела Никонова целую вечность. И я припустила бегом.

Вон уже уходят из поля моего зрения, остаются одни две березы вдали. Там, под ними, стоял некогда маленький всадник. Я не видела. Но вижу! Вижу! И всегда буду видеть их вместе. Пусть на самом деле они были вместе без меня. Тогда он думал обо мне, встречал. А если сейчас не думает - только я виновата. Догадывается ли он, как много я думаю о нем? Как мне будет плохо, если он перестанет смотреть на меня… А если и правда догадается?!

Я уже забыла, как нужно мне было сбегать домой…

Потом оказалось - хорошо, что я сбегала домой одна.

Так обрадовалась Зульфие! Она еще не ушла в школу, мы побежали вместе. И по дороге я рассказала ей, что объяснил мне папа про немцев, про фашистов и перины.

- Конечно, - согласилась Зульфия, - если посчитать, что у нас, татар, не похоже на ваше, русское, так мы с тобой должны бы друг друга рраззоррватть! - И она, страшно оскалившись, скрючив пальчики на свободной от портфеля руке, нацелилась мне в лицо. Как во время танца «Ойся да ойся!».