Юрий Коринец - Привет от Вернера

Он приглашает маму танцевать! Сдурел он, что ли? Сейчас отец ему задаст! Но отец кивает маме, и она встает! И идет с этим пьяницей танцевать! Что это отец – испугался, что ли? Я чувствую, что краснею, и у меня набухают глаза...

– Что это ты такой надутый? – тихо говорит отец.

– Зачем она пошла с этим... с этим пьяным дураком! – выпаливаю я по-русски. Я совсем забыл, что это нельзя. Я чуть не плачу...

– Hor'auf! Сейчас же прекрати! – сердито шепчет отец, а сам улыбается. – Это наш товарищ и вовсе не пьяный...

Я смотрю на отца растерянно-вопросительно.

– Выше голову! – говорит отец. – На нас смотрят! – Он весело улыбается, но в голосе звучат железные нотки.

«Вот оно что! – думаю я. – Отец сказал «товарищ» по-немецки: «Genosse». А немец сказал: «Привет от Вернера!» Как это я сразу не понял. Это же от Гизиного папы привет! Вот это дела! Здорово! Вот так дела!»

Я смотрю на маму: она кружится в толпе танцующих, обнявшись с этим таинственным немцем. И о чем-то с ним весело говорит, поглядывая на меня. И немец поглядывает на меня. У него толстое веселое лицо. И совсем он не пьяный, он здорово танцует!

Мне становится весело: значит, мы не одни здесь! Недаром мы сюда пришли, недаром! Да, да, недаром!

Музыка смолкает, и человек на эстраде встает, кланяясь публике, и танцующие расходятся по своим столикам. Наш новый товарищ ведет маму под руку, и опять у него пьяные глаза и противная улыбка... И опять он покачивается! Просто удивительно! Но теперь меня не проведешь, дудки! Я весело улыбаюсь этому хитрому немцу, когда он подводит маму к столу. «Сейчас поговорим», – мелькает у меня в голове, но отец не обращает на немца никакого внимания! Даже не смотрит на него! И мама на него не смотрит! Как будто его рядом и нет! А немец глупо кланяется маме, громко говорит: «Благодарю вас, мадам!» – и уходит из зала... На прощание он молниеносно подмигивает мне, но так молниеносно, что я опять сомневаюсь: не показалось ли это?

– Все так же, – говорит мама, – товарищ еще в тюрьме, но на днях его выпустят...

Возле эстрады шум – несколько пьяных что-то наперебой говорят пианисту... Потом длинный, худой, с усиками протягивает деньги, и пианист берет их с поклоном.

– Господа! «Богом хранимый»! – кричит длинный, оборачиваясь в зал.

Раздаются хлопки, шум...

– Черт, – говорит отец, – придется задержаться...

Черный человечек садится к роялю и начинает играть очень громко. Все встают, отодвигая стулья, и отец встает.

– Вы сидите! – говорит он нам с мамой.

«Богом хранимый, держа-авный! – запевает зал. – Властитель великой страны!» – все поют вразнобой, некоторые ревут, как быки, выпятив животы во фраках... А длинный с усиками, который давал деньги, дирижирует, стоя возле эстрады.

– Полюбуйся, – кивает мне отец, – вот это и есть Конради... – Он сказал это еле слышно.

«Царствуй, наш царь православный!» – ревет зал.

«Какой там царь, если его уже нет! – думаю я. – Ведь царя расстреляли! Мне отец говорил! А они поют «царствуй»! Дураки какие-то! А Конради какой противный, подлец! В спину Воровскому стрелял! А теперь стоит тут и дирижирует! И в тюрьму его даже не посадили! А наши сидят в тюрьме! Так бы и выстрелил этому Конради прямо в черный рот, которым он орет свою песню...»

Когда песня кончается, мы рассчитываемся с официантом. Он спросил у отца:

– Вы какими будете платить – долларами или марками?

И отец сказал:

– Марками...

Мы берем у швейцара свои пальто и поднимаемся вверх по грязной, выщербленной лестнице. На улице уже темно, нас охватывает морозный воздух. В черном небе тускло горят рекламы, потому что туман и изморозь. Противная зима в Берлине! Снега нет, а такой холод! Мокрый, пронизывающий. Бегут машины, прохожие спешат, подняв воротники. В конце улицы они растворяются в сером тумане, в извечном тумане, который так часто сопровождает мое детство! Отец берет меня за руку.

– Теперь побеседуем! – говорит он. – Должен сказать, что вел ты себя хорошо, но не очень...

– Почему?

– Чуть не расплакался, как баба, когда мать пошла танцевать!

– Приревновал, – смеется мама.

– Зачем вы тогда меня брали! – обижаюсь я.

– Не надо было бы – не брали! – строго говорит отец. – У нас был семейный немецкий ужин, понятно?

– Понятно...

«Хитрые они какие! – думаю я. – Вот хитрые! Но почему они тогда не убьют этого Конради? И не сделают поскорей мировую революцию?»