Николай Наволочкин - Жили-были…

«Хорошо Пете Азбукину, — думал он, — у него и мать, и сестрёнка, и дядя Василий».

Славе казалось, что он помнил свою маму. Вот он даже видит её ласковое лицо. Оно точно такое, как на фотографии. Фотография в узенькой рамке стоит на папином столе и смотрит на Славку весёлыми глазами. Если закрыть на фотографии глаза пальцем — вот так, потихоньку, одним указательным, — всё равно видно, что мама улыбается. От улыбки возле рта складочки уголками, А может, мамино лицо Слава и представлял по этому портрету? Ведь когда мамы не стало, ему исполнилось всего четыре года.

Но один день, проведённый с мамой, Слава помнил хорошо, очень хорошо. Вдвоём (папа почему-то отсутствовал) они пошли гулять. Что это был задень! «Золотой денёк!» — сказала мама. Они всё шли и шли, а в белёсом небе летели им навстречу ровными треугольниками вереницы гусей. Мама останавливалась и слушала их крики, а Славка ясно видел, как они взмахивают крыльями. С тех пор Славке ни разу не приходилось видеть, чтобы над городом летели гуси, а тогда мама то и дело показывала:

— Слава, смотри, ещё стая! Вон, высоко-высоко!

Пришли они в какое-то чудесное место. Вокруг раскинулся город, а здесь росли дубы. Они возвышались по склонам крутых холмов, а внизу, между холмами, пузырились ключики. Славка набрал под дубами полный карман блестящих, толстых, как поросята, желудей. Полнёхонький карман!

Мама ожидала Славку на пеньке. Там, в траве, она потеряла булавку с золотистым кенгуру. Этот значок подарил маме её и папин школьный товарищ. Он плавал в далёкую Австралию и привёз его оттуда.

Сколько раз потом Славка звал отца пойти в то замечательное место, но отец удивлённо отвечал:

— Что ты, Кузнечик! Подумай сам, какой может быть дубовый лес в нашем городе?

И действительно, холмы с дубами будто исчезли. Славка с отцом бывали и в парках, и на стадионах, и просто катались по городу на автобусах и трамваях, а то место им никогда не попадалось.

…Тарелки протёрты. Можно отправляться на пост. Славка прошёлся мимо окна Ивана Васильевича, оглядел двор. После обеда здесь никого не было. Малыши, наверно, спали, старшие ребята куда-то разбрелись. Только у калитки всё ещё стояли две тётеньки — одна из первого подъезда, вторая из третьего. Спрятавшись от них за ящиком, Славка приподнял крышку и сполз вниз. Тётеньки у калитки не обратили на него никакого внимания: наверное, они говорили о чём-то очень-очень важном.

В ящике Славка уселся в углу на расстеленные Лушей газеты и добросовестно принялся наблюдать за подозрительным окном. Сначала он смотрел правым глазом, пока тот не устал, потом прижал к дырке левый. Когда утомился и левый глаз, в ящик вдруг ворвался свет. Славка обернулся и увидел занесённое над ящиком ведро. Это мать Игоря принесла мусор. Женщина она была энергичная и так опрокинула ведро, что картофельные очистки забарабанили наблюдателю по спине. «Хорошо хоть шкурками осыпала, — поёжился Славка, — а могла помоями окатить. И чего это она надумала в новый ящик сыпать?»

Крышка захлопнулась, Славка отряхнулся и снова прижался к отверстию, но тут услышал неприятный разговор.

— Всё моете? — спрашивала мать Игоря у кого-то.

— Да ученица моя настояла. «Завтра, — говорит, — праздник, первое сентября. Давай, мама, приберёмся».

— А что же вы воду во двор несёте? Ведь тяжело. Можно и в раковину вылить.

— Испортилась раковина, — пожаловался голос Лушиной мамы. — Вот и приходится носить с четвёртого-то этажа.

«Окатит сейчас помоями!» — подумал Славка и стремглав вылетел наружу, прямо под ноги женщинам.

— Батюшки! Это кто же? Какой ужас! — ахнула одна.

— Слава, ты чего там делал? — опомнившись, воскликнула вторая.

Но Славка, не отвечая, припустился в переулок, мимо двух тётенек, всё ещё беседовавших у калитки.

— Одичает мальчишка без матери, — пожалела Славку мать Игоря. — А вы слышали, говорят, отец-то его… — И она, пригнувшись к собеседнице, что-то торопливо зашептала.

Вчера вечером разгладили Славкину школьную форму и аккуратно повесили её на стул; уложили в новенький коричневый, словно загорелый, портфель новенькие учебники и совершенно чистые тетради.

— А ну-ка, сверчок-первачок, — сказал отец, — иди сорви листок, пусть у нас на календаре будет первое сентября!

Младший мужчина забрался на стул и осторожно, двумя пальцами, отделил от остальных листков один. Ещё не отрывая, он заглянул под этот листок, чтобы убедиться — не захватил ли он вместе с прожитым днём и долгожданное первое сентября.