Лев Рубинштейн - Повести

Пусть хоть министр приезжает! Тут произошло лёгкое замешательство. В зал неожиданно вошёл директор.

— Господа, прошу всех разойтись, — спокойно сказал Малиновский.

— Василий Фёдорович, мы разойтись не можем, — отчётливо проговорил Пущин. — Лицейский сход решил: либо господин Пилецкий, либо мы!

— Это наше окончательное решение, — добавил Дельвиг.

— Победа или смерть! — взорвался Кюхля.

— Нужды нет, выбор уже сделан, — сказал директор. — Господин Пилецкий нынче уехал от нас в Петербург. Прошу приступить к занятиям и соблюдать порядок.

Директор кивнул головой и мерной походкой покинул зал.

— Победа! Слава! — крикнул Вольховский и бросился обнимать Пущина.

Мартын Пилецкий давно уже ненавидел Лицей — «это гнездо раздоров и вольномыслия». Он не выносил директора-либерала, воспитанников-смутьянов, профессоров-книжников и весь лицейский дух — вольный, непочтительный и насмешливый.

Он уехал из Лицея на извозчике, даже не написав заявления о своём уходе, — просто уехал из Царского Села, и с тех пор его в Лицее не видели.

Наполеон был разбит и изгнан из России. Русская армия вступила в Германию, а потом во Францию. Оружие российское освобождало Европу.

Кометы больше не было в небе, но надежды росли и укреплялись. Все ждали чего-то нового и прекрасного.

В Лицее были большие перемены. Неожиданно умер директор Малиновский.

Сын его Ваня почти месяц не являлся на занятия, а потом пришёл заплаканный, с чёрной повязкой на рукаве — это был траур по отцу. Директора долго не назначали. Вместо него был временный директор.

А на месте Пилецкого появился артиллерийский подполковник Фролов — человек толстый, усатый, с хриплым голосом и тяжёлой походкой.

Фролов относился ко всему Лицею с презрением — школа для стихоплётов, учёных и бумагомарак. То ли дело фрунт!

По части фрунта было приказано ходить шеренгами и в ногу, тщательно отбивая шаг. При этом мундиры должны быть застёгнуты на все пуговицы, а фуражки надеты ровно, без уклона к затылку или к уху.

Фролов сам водил лицейских на прогулку. Приближаясь ко дворцу, откуда царь мог увидеть лицейских в окно, Фролов приосанивался и командовал, как на параде:

— Раз-два! Раз-два! В ногу! Сильнее! Раз-два!

И, уже пройдя дворец, останавливал колонну и добродушно басил:

— Молодцами прошли, не хуже гвардии! Вижу успехи…

— Однако везёт нам на инспекторов! — сказал Жанно Пушкину.

— А как же, — засмеялся Пушкин, — один был шпион, другой полковой барабан…

Лицейские стали взрослее и научились разбираться в начальниках. Стихи и песенки теперь сочинялись открыто. В свободное время воспитанники ходили друг к другу в гости. Комнаты Дельвига и Пущина превратились в клуб, где некоторые лицеисты даже пытались курить из длинных трубок. При этом их охватывал мучительный кашель и тошнота.

— Зато подлинные студенты, — бодро говорил Дельвиг.

Сам он не курил.

Обезьяна-Яковлев представлял Пущина и Кюхельбекера. Сцена начиналась с того, как толстый Пущин, согнувшись и напыжившись, скучным голосом переводит с латинского:

— «Галлия вся делится на три части, из которых одну белый населяют…»

Входит Кюхельбекер. Яковлев вскакивает, вытягивается, худеет и начинает извиваться всем телом.

— Пущин! О! Послушай, что я сочинил!

Яковлев садится на стул и превращается опять в Пущина, который со вздохом говорит:

— Ладно, только не слишком долго…

Яковлев подскакивает и мигом снова превращается в тощего Кюхлю.

Он выхватывает из кармана бумажку и начинает выкрикивать стихи… то есть не стихи, а бессмысленный набор слов, очень ловко составленный в виде элегии. При этом он постукивает ногой и помахивает рукой в такт да ещё трясёт головой и сверкает глазами.

И вдруг Яковлев снова превращается в Пущина. Жанно покачивается на стуле, клюёт носом и наконец пускает заливистый храп.

Сцена кончалась под всеобщий хохот. Кюхля обычно говорил: «Тьфу, совсем не похоже!» — и уходил из комнаты.

Книги теперь можно было читать свободно. Жанно стал увлекаться историей. Он даже во сне видел древних римлян, присутствующих в сенате в длинных белых одеждах. Заговорщики подходили к Цезарю, окружали его и пронзали кинжалами.