Лев Рубинштейн - Повести

— Тем лучше, — сказал Жанно. — Мы переоденемся в простонародное платье, нападём на Наполеона и убьём его!

— И нас расстреляют!

— Верно. Вспомни, что говорил Куницын: «Любовь к славе и отечеству должна быть вашим руководителем!»

— Отлично! — воскликнул Пушкин. — Бежим хоть сейчас!

— Не сейчас. Кто нас выпустит? Это следует приготовить… Хотят бежать Кюхля и Малиновский, всего нас будет четверо. Да и как доберёмся мы до Москвы?

— Пешком!

— Что ты, Пушкин, пешком мы и до Нового года не дойдём до Москвы! Надо всё приготовить.

Жанно всё «приготовил». На следующий день на прогулке он пропал. Чирикандус разыскивал его не меньше получаса, как вдруг Жанно вынырнул из-за Скрипучей беседки, на берегу маленького озера, и объявил, что рассматривал цветы.

Чирикандус было рассердился и хотел рассказать инспектору, но потом остыл и только покачал головой.

— В такое время не хочу я с вами ссориться, птенцы, — добавил он грустно, — ведь скоро мы расстанемся надолго…

В Лицее Жанно отозвал Пушкина и Малиновского в сторону и сказал, что всё «приготовилось» как нельзя лучше. Панька, сын садовника, тоже хочет в Москву. Он уговорит дядю своего, ямщика, взять с собой пятерых мальчиков и довезти их до Твери. А уж от Твери до Москвы рукой подать!

— А французские караулы? — спросил Малиновский.

— Пустяки! — сказал Пушкин. — Мы все отлично говорим по-французски и можем выдать себя за французов, спасающихся бегством из Петербурга.

— Мысль недурна, — сказал Жанно, — но никому ни слова! Когда наступит время, я подам сигнал.

Сигнал был подан через два дня, за ужином.

— Нынче в одиннадцать часов, — сказал Жанно Пушкину, — соберись в путь и выходи на площадку четвёртого этажа. Там будет Малиновский. Мы спустимся в прихожую и притаимся на галерее. Швейцар Яков в это время обычно засыпает в сторожке. Ключ у него в рукаве. Я вытащу у него ключ, и мы выйдем из Лицея…

— Постой, постой, Жанно! А дежурный дядька в коридоре?

— Дядьки в это время сменяются.

— А Пилецкий?

— Пилецкий не входит в комнаты. Помолившись, он уходит к себе.

— А караулы?

— Мы не пойдём в Царское Село, а соберёмся возле грота, на берегу пруда. Там нас будет ждать Панька. Мы дождёмся утра. Когда начнёт светать, мы будем ждать на дороге, и ямщик возьмёт нас в свой возок. Он выедет из Петербурга с казённой кладью на заре.

— А если хватятся нас в Лицее?

— До завтрака никто не хватится. Только скажи обо всём этом Кюхле…

Пушкин нахмурился.

— Кюхля не поедет. Он просил разрешения у матушки и нынче получил от неё письмо. Она запретила ему мечтать о военной службе и отлучаться из Лицея.

Жанно немного смутился. Он и не подумал просить разрешения у родителей.

— Мои всё равно не разрешили бы, — буркнул он, — да ведь мы идём не на военную службу. Мы хотим совершить подвиг. Нужно ли в таких случаях спрашиваться?

В одиннадцать часов Жанно соскользнул с кровати (он лежал на ней не раздеваясь) и глянул в щёлку.

Дежурный дядька Фома прошёлся по коридору, остановился возле лампы, вздохнул и почесался. Никто не шёл ему на смену, и он вышел в соседний коридор поторопить очередного дежурного.

Жанно тихо стукнул в перегородку. Пушкин вышел в коридор в лицейской курточке, застёгнутой на все пуговицы. Глаза его блестели.

Жанно сделал ему знак рукой, и они прокрались на площадку. Там, за колонной, стоял Малиновский.

— Всё в порядке, — сообщил он. — Яков, швейцар, спит. Я только оттуда.

Они крадучись спустились по лестнице и прошли по галерее.

Яков сидел спиной к ним, свесив голову возле лампы. Он храпел на всю прихожую.

— Отлично, — пробормотал Жанно.

Но самое отличное было то, что Яков забыл запереть входную дверь. Вероятно, ему стало душно, и он приоткрыл дверь наполовину.

— Тут и ключа не надобно, — сказал Жанно, — ступайте, братцы, за мной. Только потише.

Пушкин помедлил.

— Прощай, Лицей! — сказал он.

Жанно и Малиновский опустили головы. Они забыли, что оставляют Лицей навсегда. Как ни скучно было учить «исключения из второго склонения», а всё-таки эти гулкие коридоры, этот гомон тридцати мальчиков, эти густые аллеи, статуи и лебеди на пруду — всё это вошло в их жизнь. Лицей стал их домом.

— Ну, с богом! — сказал Жанно.

Они спустились с лестницы и пошли к двери на цыпочках.

И вдруг случилось что-то непонятное: Яков сбросил с плеч ливрею, вышел на середину прихожей и встал во весь рост, скрестив руки на груди. Мальчики с ужасом увидели перед собой худое лицо, горящие глаза и крест на шее Пилецкого.