Лев Рубинштейн - Повести

Крошечная лодочка, никогда не видевшая моря, шла теперь перед флотом. Громадные корабли, опутанные снастями, пестревшие флагами, приветствовали её и выбрасывали дым из всех орудийных жерл. Они были похожи на стадо слонов, которые приветствовали муху.

Барабаны били, музыка играла на кораблях, крики «ура» неслись по гавани. Бот шёл на вёслах. Гребцами были четыре адмирала. Пётр то брался за руль, то садился на вёсла и хватал валёк, обитый бархатом.

На боте были установлены две крошечные пушечки. Пётр встал и сам зарядил их. Корабли перестали стрелять, и на минуту в гавани стало тихо.

Тут бот дал ответный салют. В тишине тявканье его пушечек прозвучало, как хлопанье пробки, которая вылетела из бутылки. И снова Кронштадт задрожал от могучего залпа всей корабельной артиллерии.

— Ура, дедушка! — кричали на кораблях. — Слава дедушке! После парада ботик снова погрузили на корабль и перевезли в Петропавловскую крепость. Здесь его поставили под навесом, на площади.

Бакеев следил за ботиком долгие годы.

Пётр умер в 1725 году, а его ученик жил ещё двадцать лет. Уже глубоким стариком можно было видеть на площади капитана Бакеева. Опираясь на трость, он ходил вокруг лодки, на которой когда-то играл в «казаков-мореходов».

— Я на карауле стою, — говорил он. — Мне адмирал Пётр Михайлов приказал не сходить с караула.

Пришло время умереть и Бакееву. Ботик, однако, не умер. Старик Брандт был прав: дерево оказалось прочное, оно пережило своих строителей.

Не раз ещё плавал ботик. Он участвовал в празднике столетия Петербурга и стоял на Неве напротив памятника Петру. Через тридцать три года он познакомился с пароходом.

На палубе «Геркулеса» он прибыл в Кронштадт и ещё раз встретился со своими внучатами. Перед ним стоял весь Балтийский флот — шестьдесят четыре корабля, вытянутые в линию, которая тянулась на одиннадцать километров.

Ботик обошёл всю линию. На нём подняли флаг, и снова на кораблях загремели пушки, ещё более мощные, чем при Петре. Ботик отвечал семью выстрелами, после которых на мачтах запестрели флаги.

Прошло ещё тридцать шесть лет. Ботик познакомился с железной дорогой. Гвардейский караул доставил его на вокзал. Ему подали две специальные платформы с навесом. Он поехал на родину, в Москву, где не был двести лет. Если бы он был человек, то, вероятно, не узнал бы Москву.

В Преображенском не было уже ни дворца, ни крепости Пресбург, ни плотин, ни мельниц. Даже деревьев не было. Яуза стала мелка и узка и начала одеваться в каменные набережные. Не осталось и следов детских забав Петра. А ботик жив. Теперь он стоит в Ленинграде, на Стрелке Васильевского острова, в просторном зале Военно-Морского музея.

Вокруг него теснятся многочисленные модели русских военных судов — от деревянных линейных кораблей петровского времени до могучих стальных великанов советского Военно-Морского Флота.

В зале музея светло и тихо. Перед ботиком постоянно можно увидеть офицеров, старшин, матросов, пионеров, школьников. Они с интересом рассматривают лодочку, которой уже около двухсот восьмидесяти лет и которая совсем не выглядит дряхлой.

Мальчики, которые учатся в нахимовских училищах, прежде всего знакомятся со шлюпочным и парусным делом и уже с первых месяцев обучения знают, что значит «вёсла на воду», «табань», [16] Табань — команда на шлюпке, по которой гребцы гребут в обратную сторону с целью быстро затормозить. «фок», [17] Фок — нижний прямой парус на передней мачте корабля. «кливер». [18] Кливер — косой треугольный парус, ставящийся впереди передней мачты (фок-мачты).

Ленинградские нахимовцы нам рассказывали, как они были в музее. Они остановились перед ботом, сняли бескозырки и постояли тихо минуты три.

После этого они побывали в Кронштадте и посмотрели на тяжёлые серые силуэты боевых кораблей с их башнями, ракетами, пушками, стальными плитами, проводами, тросами. Некоторые из них чуть дымили на рейде, [19] Рейд — часть моря вблизи берега, у входа в порт, удобная для стоянки судов. с других доносились команда и звон колокола.

На берегу, под высокими берёзами, стояла медная фигура Петра в парадном мундире. Глаза его были беспокойно устремлены вдаль. Кончиком шпаги он указывал на туманный залив. На памятнике были высечены его же слова:

«Оборону флота и сего места иметь до последней силы и живота, яко наиглавнейшее дело».