Радий Погодин - Рассказы о Ваське Егорове

К избе подошла Любка. Серега заткнулся. Потом сплюнул, махнул рукой, как бы отгоняя от себя осу.

— И она мне ответит. Ух, баба! Мне бы власть, я бы ее выслал в пустыню.

Картошка дышала паром. Некрасивая жена Михаила Настя с недоверчивым жадноватым взглядом поставила ее на стол и ушла в отгороженный занавеской угол. Постное масло темнело на искристых картофелинах редкими золотыми веснушками. В запахе картошки и постного масла Ваське почудился то ли упрек, то ли тихая грусть, обращенная к мужикам.

— У нас картошку в мундирах принято, — сказал Михаил. — А я теперь, видишь, чищеную люблю. — Михаил достал самогонку, уже початую бутылку, расплеснул по стаканам, и, когда выпили и закусили огурцом и луком, и когда поели картошки, спросил с протяжной задумчивостью: — Куда бы тебя на ночлег приспособить?

Серега решил вопрос простодушно и скоро:

— А в любую избу. Сейчас у всех просторно. Или ко мне. Или тут. Картошка сейчас имеется. Постного масла накапаем.

Ни против картошки, ни против скупого постного масла Василий не возражал. И парни эти ему нравились. Но, бродя по деревням уже почти месяц, он томился без интеллигентного разговора.

— У вас тут школа есть? — спросил он.

— Да какая же это школа, — сказал Серега. — Смехота, а не школа. Четыре класса в одной комнате. — Он резко провел по столешнице вилкой, словно перечеркнул приказ, разрешающий называть это недоразумение школой.

Михаил усмехнулся. Его глаза на какой-то миг оказались зрачок в зрачок с Васькиными. Васька почувствовал их теплое, проникающее в мозг давление.

— Школа как школа. И учительница в ней хорошая.

Серега нахмурился еще туже. Глаза его ушли под костистый навес бровей и посверкивали оттуда, как бы сердито скалясь.

— А я говорю — не прорежет! К учительнице не стучись. Она только для разговора.

— А ты ей сторож? Пускай человек постучится. Для девки свой выбор нужен. Может, ты ей только для географии, а другой кто — для другого. Я энциклопедию у агронома возьму, подучу факты и сам к ней подсыплюсь. Сначала, конечно, факты, а после с червей: "Битте кюммель айн стакан..."

— Не прорежет. — Серега непреклонно мотнул головой. — Говорю, не прорежет. А если человеку такое требуется, пускай идет к Любке.

Михайлова жена Настя вышла в комнату.

— Будет языком трепать, — сказала. — И Любку не троньте. Поганите бабу... — Она бросила взгляд на своего мужа, потом на Ваську. — Чай пить будете?

Михаил поднялся, смахнул культей крошки со стола.

— Нам боронить пора. И еще работы полно. — Он опять же культей пригладил рассыпчатые свои волосы и пошел, кивнув остальным.

Отойдя от избы, сказал Сереге:

— Гусак красноносый, человек по умному стосковался. А выйдет, не выйдет — не наше дело. Милиционер чертов.

Серега с надеждой глянул на Ваську.

— Ну тогда ступай, познакомься. Только она тебя отошьет. Лучше к Любке иди. Любка залеток уважает. Я бы ее, стерву, выслал. — Его влажные неуправляемые губы натянулись, скулы побелели — он уставился Ваське в глаза всей своей неказистой сиротской правдой и спросил: — Ты в Германии немок пробовал?

— Пробовал, — сказал Васька.

Михаил засмеялся, и, пока не дошли до часовни, из его глаз не избывал смех.

— Туда ступай, — сказал Серега, кивнув на избу, спрятавшуюся в дрожащих переменчивых листьях осины. — Вот она, школа.

Васька пошел было, но Серега догнал его, схватил за руку.

— Насильничал?

Васька поморщился и на мгновение уменьшился в росте, потом сказал скучно:

— А иди ты...

Поднявшись на крыльцо школы, Васька помахал трактористам. Сшибаясь плечами, они уходили боронить поле — Михаил тоже хромал, раньше Васька этого не заметил. Хромали они на разные ноги, потому и сшибались.

Васька засмеялся и тут же разозлился снова.

— Насильничал, — передразнил он Серегу. — Я договаривался. Исключительно любезно...

В сумеречных сенях школы стоял запах мокрого веника, протлевших полов и горелой каши. Нетерпеливая живая тишина наполняла дом. Василий насторожился. Неужели урок? Вечер уже.

Запах горелой каши усилился. За стеной скрипнула парта и командирский мальчишеский голос сказал:

— Лидия Николаевна, каша горит. Я пойду сниму.

— Горит, горит. Я уже давно унюхала, — подхватил другой голос, послабже и позадиристее.

— Правда, горит, — заскрипело, завозилось. — Наша каша горит. — Учительница что-то ответила.

— Я мигом. Я ее отодвину. В чашку с водой поставлю, чтобы запахом не пропахла. Если хотите, на соль попробую. Вы, наверное, опять позабыли солить.