— Молодцы. — Васька шинель снял. — Давайте по стакану на ход ноги. — Он снова шинель надел, спросил Сережу: — А ты что не на работе? Ты должен быть в храме искусства. — Васька повертел бутылку портвейна в руках, сунул ее в карман.
— Мы вместе с Лидой пойдем, — сказал Сережа. Он был очень высок, очень снисходителен, очень плечист и лобаст — такой крутолобый. — Я ей все покажу.
Васька ухмыльнулся, но криво. Зрение его заполнилось небом с летящим ввысь, раскинувшим руки солдатом. Солдата этого, Алексеева Гогу, Васька несколько раз пытался писать — получался солдат, ныряющий в воду ласточкой.
— Лидия Николаевна, — сказал он, — видели мы с вами Паньку, когда кресты загорелись?
— Видели, — прошептала учительница.
— А я, похоже, верить уже перестал. А мы видели...
Васька пошел из комнаты, вдруг смертельно устав.
В определенное время, в определенном месте может произойти некий случай, о котором местные жители будут говорить в задумчивости и недоумении. Мол, помним, как же: после войны, когда наломали крестов на немецком кладбище на дрова для школы, вышел из огня мужик и принялся плясать. Зовут того мужика Панькой, и его каждый знает. Живет у нас на Реке постоянно. Иногда уходит, но никогда насовсем.
Последний раз видели Паньку четверо интеллигентов, когда ловили щуку. Щука от них ушла. Но они разглядели в омуте лодку затопленную, а в лодке мужика — волосы черные, глаза дикие и смеются. На грудь мужику камни навалены, чтобы не всплыл.
Отгребли интеллигенты от этого места — не может быть, чтобы мужик под водой лежал и чтобы глаза смеялись. Зачислили интеллигенты этот факт на счет плохого качества местной водки.
Когда наметили еще перед войной взрывать церковь Ильи Пророка в деревне Устье, чтобы построить на ее месте колхозное футбольное поле спортивного общества "Урожай", молодой марксист Мартемьян работал на должности начальника по борьбе с культами.
Доложили марксисту Мартемьяну, что церковь взрывать нельзя, потому что в ней сидит мужик и никак его из церкви не вытащить, даже силами десяти милиционеров. Застучало у Мартемьяна сердце, как кол о кол, понял он, что вот оно — что обязан он присутствовать лично. И никаких колебаний.
Прибыл в Устье на автомобиле. Вот — церковь. "Хоть бы они провалились, мужики эти, — подумал Мартемьян. — Не хотят за деревьями увидеть сад коммунизма, может быть, даже рай земной. Наверное, поп бешеный, с пулеметом в церкви сидит. Дрянь толстопузая".
Вокруг церкви народ толпится, взрывники-марксисты махорку курят, комсомольцы-ленинцы поют про их паровоз, милиционеры прогуливаются, старухи голосят проклятья, поп и дьякон исполняют что-то в полплача.
— Почему не взрываете? — спросил Мартемьян.
— С мужиком? У нас такого приказа нет, — отвечают взрывники-марксисты. — Прикажите — взорвем.
Понял тут марксист Мартемьян, кто засел в церкви. Вынул наган. Дверь ударом ноги отворил.
Посередине церкви на полушубке сидит Панька, водку пьет, колбасой закусывает. Говорит приветливо:
— Привет, Мартемьян. Садись, выпей. Водка храбрости прибавляет.
Мартемьян в церковь зашел, дверь опять же ногой затворил.
— Из колонии убежал?
— А я и не знаю даже, что это такое. Мне что допр, что мопр. Вот это, к примеру, — храм святой. А что такое эр, ка, ка? Волко-эс-эм?
Мартемьян мускулы на лице взбугрил, но взял свою ярость враз в тугую узду.
— Если храм святой, чего же ты в нем водку пьешь?
— Ты же его взорвать решил. После моей водки — поп кадилом помашет, и нету сивого духа. А против твоего взрыва?
— Тебе что? Ты же язычник.
— У язычника Бог есть, а у тебя его нету. Мартемьян, почему у марксистов Бога нету? Иль вам не надо?
— Застрелю я тебя, Панька.
— Застрелишь, так я выйду на паперть застреленный и скажу трудящимся, что ты сын Матвея болящего и московской графини. У меня и документ от графини есть.
Мартемьян побледнел, осунулся.
— А не скажешь.
— Скажу.
— Поганец ты, негодяй. Говори, что врать?
— А не нужно врать. Объясни людям, что в стенах этого храма большие ценности — клад всенародный.
Вышел Мартемьян на паперть, объяснил сотрудникам, что взрывать нельзя — большие ценности в кладке стен замурованы, золотые и бриллиантовые. Сел в машину и укатил. И прямо к известному академику Петровскому с просьбой опубликовать в газете статью, какая жемчужина — церковь Ильи Пророка в Устье.
Панька водку допил, колбасу докушал, крикнул попу, чтобы тот святую воду готовил ему на опохмеление, и уснул.
Читать дальше