Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке

Бубнов пересчитал людей. Было в отряде тридцать два человека, осталось двадцать четыре: трех убили сразу у Сосновки (их даже увезти не попытались), остальные исчезли бесследно. Должно быть, поразбежались.

Колька Бастрыгин глянул на Бубнова, усмехнулся:

— Вот тебе и повозлежали сытые на перинах! Трое навек свинца наглотались, а у остальных животы поскручивало — по кустам где-то бегают...

Бубнов сверкнул глазами, судорожно дернулся рукой к кобуре, но промолчал и маузера не выхватил.

А Колька не унимался. Подошел к макаровским:

— Что, мужички, пригорюнились? По лесу небось тоскуете? Может, снова в свои норы полезем?

Бровастый кинул свирепый взгляд на Кольку:

— Слышь, не береди душу. Ушибу!

Кое-где на улице стали появляться жители. Подходили нерешительно, с опаской. Суховерхов доброжелательно подзывал:

— Что боитесь? Не волки. Свои. Такие же мужики. Партизаны. Беляков бьем.

Колька Бастрыгин и тут успел, шепнул:

— Пока они нас бьют. Так и скажи, Илья...

Суховерхов отмахнулся:

— Да будет тебе.

Наконец мало-помалу партизаны оказались в тесном кругу.

— Неужто правда против властей идете? — спрашивал плечистый мужик с длинными желтыми усами.— Брешете, поди?

— Зачем брехать? — ответил Неборак.— Правду говорим. Или она, эта власть, тебе по сердцу?

Мужик смущенно поскреб затылок, переступил с ноги на ногу, не решаясь, видимо, открыто высказать свои мысли.

— Может, она тебе хозяйство помогла поставить? — допрашивал Неборак.— Богатство дала?

— Да будто и нет,— ответил наконец желтоусый.— Не дала. Коровенку-то вот взяли... Сынка в солдаты забрили...

— Видишь! — произнес Неборак.— Ты вот терпишь, а мы восстали. Не только за себя — за других, таких же обобранных и обиженных.

Мужики и бабы еще теснее сгрудились вокруг Неборака и желтоусого, с большим вниманием слушая разговор. Артемке тоже было интересно, и он пробился поближе. Удивился, глянув в глаза Неборака: мягкие, теплые, совсем не такие, как обычно. И говор иной: не отрывистый.

— Так ить восстать не мудрено,— раздумчиво произнес желтоусый.— Чем воевать? Вон у вас тоже оружия не густо... Топором против винтовки не своюешь.

Неборак качнул головой и тихо, с сожалением промолвил:

— Эх, злости в тебе, братец, нет! Иначе бы и с голыми руками бросился в драку... Не секли тебя еще?

— Меня? — испугался мужик.— За што? Кто?

— Кто? Каратели.

— Н-нет покуль...

— Значит, добром отдал и сына в солдаты, и коровенку свою?

— Как так добром? — возмутился мужик.— Не давал я.

— Плохо не давал. Воспротивился бы чуток, сразу всыпали б. Может, тогда бы и злость пришла.

Тут в разговор вступила еще не старая женщина.

— И точно!.. Вон мому соседу Игнашке шомполов дали — убег. Мстить, грит, буду до самой кончины.

Мужик огрызнулся:

— Ты мне с Игнашкой не лезь. Что у него? Изба да жена. А у меня хозяйство и ребятни полна горница.

— Что ж, теперь будешь ждать, когда твое хозяйство беляки растащат? — с усмешкой глянул Неборак на желтоусого.

— Может, ждать, а может, и не ждать... Поживем—увидим.— И тут же, другим тоном: —Надолго к нам? Ежели надолго, приглашаю. Поживешь у меня. Покалякаем.

Неборак охотно согласился.

Вскоре улица опустела; все партизаны разошлись по квартирам, Артемка и Суховерхов попали к тихой и робкой женщине, матери трех маленьких детей.

Артемка вошел в избу за женщиной и Суховерховым. Окинул быстрым взглядом избенку — пусто. Стол, лавки да грубо сделанная деревянная кровать с ворохом одеял из разноцветных лоскутков и тремя подушками. Ребятишки — мальчик и две белоголовые девочки,— испуганные «чужаками», забились на печь и оттуда таращили круглые глазенки. Хозяйка поставила на стол отварной картошки, сходила в огород, нащипала зеленого лука.

— А хлеба нету...— тихо произнесла она и глянула на Суховерхова тревожными глазами: не обидятся ли гости?

Суховерхов молча достал из котомки булку хлеба, нарезал большими ломтями, на каждый положил по широкому куску сала, медленно поднялся, понес к печи.

— А ну, угощайтесь! — ласково сказал детям.— Вкусно! Это мне заяц в лесу подарил...

Ребятишки схватили куски и стали жадно есть. У Артемки ком к горлу подкатил. Разве можно что-нибудь съесть в этом нищем доме, не урвав последней крохи от ребятишек? Отодвинул миску с картошкой, глухо сказал подошедшему Суховерхову:

— Я что-то и есть не хочу...

Суховерхов метнул быстрый взгляд на Артемку: