Олег Коряков - Формула счастья

Вчера я как староста кружка подошла к нему после уроков. Велел Венедикт Петрович. Спрашиваю:

— Ты придешь на занятия литкружка?

Он насмешливо пожал плечами:

— В обществе гениев я чувствую себя стеснённо.

— Тебя, Седых, всерьез спрашивают.

— А похоже, что я шучу?

Я разозлилась:

— Ну, как хочешь!

— Вот именно. — Он повернулся, руки в карманы и пошагал куда-то, длинный и взлохмаченный. За ним, как всегда, насвистывая, Саша Патефон, его верный адъютант…

Сегодня с Милой ходили в кино, там встретили Володю с какими-то приятелями. После сеанса они хотели проводить нас, мы отказались. Домой почти бежали: было поздно и очень холодно.

А Володя, оказывается, курит. Мила расфырчалась. А что тут особенного? Многие курят. А ведь Володя уже и паспорт имеет…

— Это что такое — паспорт? — спросила Рано. — Разрешение курить?

Ярослав улыбнулся:

— Удостоверение личности. Его выдавали органы охраны общественного порядка всем, начиная с шестнадцати лет.

— Зачем?

— Рано, у меня тоже есть вопросы, — буркнул Андрей, — но, может быть, мы их отложим?

Рано чуточку надулась, но согласилась.

Сегодня было родительское собрание. На него, как обычно, отправился папа. Вернулся он не один — с каким-то громадным тихим и улыбчивым мужчиной. Это мой папочка любит — ходить на всякие собрания, знакомиться с людьми, тащить их на чашку чая, разговаривать, и всё у него получается так просто и естественно, будто весь мир — его родственники и друзья.

Мужчина вошёл в комнату, распахнул на меня глаза и густейшим, но негромким басом рокотнул с усмешечкой:

— Вот он какой — Ингалятор!

«Ингалятор» — это моё прозвище. Я на него не злюсь, прозвище совсем неплохое. Но откуда знать его этому дюжему дядюшке? Кто он такой?

Папа представил его маме:

— Прошу любить и жаловать, Павел Иннокентьевич Седых, отец товарища Инги.

«С чего бы это он к нам?» — удивилась я.

Мама тут же начала хлопотать об ужине. Оба они у меня такие, любят угощать: мама — стряпнёй, папа — разговорами.

Они толковали о каком-то новом методе планирования производства. Папа работает заместителем начальника мартеновского цеха, а Павел Иннокентьевич — где-то на строительстве. Вроде бы совсем разные занятия, а вот нашлась общая тема. Ради неё папа и затащил гостя домой.

За ужином я всё приглядывалась к отцу Седых. Он мне понравился. Очень спокойный, немногословный, видно, что сильный и добрый. Даниилу бы с него брать пример!..

После ужина они играли в шахматы. Тут уж я, конечно, пристроилась поближе. Сразу стало ясно, что теоретически папа подкован лучше. Но Павел Иннокентьевич тоже не промах. Он придумывал такие каверзные комбинации, что мне бы, наверное, не выпутаться. Папа всё-таки выиграл и был очень доволен, словно малый ребенок. Он, конечно, старался этого не показать, но меня-то не проведёшь.

— А как, Владимир Матвеевич, насчёт шашек? — прогудел гость.

— С удовольствием, Павел Иннокентьевич.

Ну, не знаю, какое он получил удовольствие, — три партии подряд проиграл. А Седых только ухмылялся: «Хм, хм», смотрел на папу добрыми своими глазами и приговаривал: «Бывает, бывает…»

Папе он тоже понравился…

Завтра разбор домашних сочинений по литературе. Интересно, как дядя Веня отнесётся к моей мазне. Я понадеялась на себя, все откладывала работу, а потом накатала за один вечер и, наверное, нагородила там что-то…

Вчера начали разбирать сочинения, и был великий спор. Сегодня продолжали и снова спорили. Тема сочинения была такая: «Какой герой мне по нраву». Можно было писать по литературным произведениям, можно и просто так, «из головы».

Самое интересное сочинение, как ни странно, получилось у Саши Петряева. Он написал почти настоящий рассказ. Главный герой — командир космонавтов, очень похожий на Юрия Гагарина, весёлый и бесстрашный. На далекой планете он без всяких фраз и позы жертвует собой ради других, но в конце концов не погибает: воля к жизни и победе помогают ему выпутаться из безвыходного положения.

Рассказ всем понравился. Вот вам и Саша Патефон!

Только я не стала бы «выпутывать», спасать героя. Это ведь не меню обеда, которое завершается, да и то не всегда, сладким.

Хорошо написала о революционерах-ленинцах Мила Цапкина. Но о Милином сочинении говорили, мало, скупо; я вообще промолчала. Слишком высоки, прямо священны для меня эти имена — Дзержинский, Свердлов, не говоря уже о самом Ильиче. Конечно, они были очень человечными, земными, но в них столько мудрости, отваги, любви к людям, они настолько выше всех, что подумаешь — и сердце замирает. Сколько ни называй их «обыкновенными» — они необыкновенны! Может быть, и у них были какие-то недостатки? Возможно, но разве в этом дело! Они всё равно прекраснейший идеал, и надо стремиться к этому идеалу, только без громких слов, без битья себя в грудь. Поэтому, наверное, и молчали наши ребята.