Олег Коряков - Формула счастья

Ходили с Цапкиной проведать Даниила. Повел нас Саша Петряев.

У Седых небольшая уютная квартирка в новом доме. Но чувствуется внезапно появившийся беспорядок, пахнет лекарствами. Оказывается, Надежда Ивановна, мама Даниила, тяжело заболела — так на неё подействовало случившееся. Мы её не видели: она лежит в своей комнате. Даниил почти не отходит от неё.

Нас «принимала» Марфута, сестренка Даниила. Очень резвый и смышленый человечек. Я в неё просто влюбилась. Белобрысенькая, глазищи огромные. На месте не сидит ни секунды.

Услышав, что меня зовут Ингой, она сразу же обратила на мою персону самое серьёзное внимание:

— Значит, ты Холмова? Это ты причесываешь Данчика?

— Как так причесываю? Он, по-моему, сам…

— А в шахматы-то! Он всегда говорит: «Опять меня Инга Холмова причесала, две партии выиграла».

Смешно, а мне почему-то сделалось приятно. А с Милой получилось ещё смешнее. Бедняжка даже расстроилась. Она спрашивает у Марфуты:

— А меня ты знаешь?

Та и влепила:

— Знаю. У тебя фамилия Да-гма-тик. — И таращит глазенки: — Ты не русская?

Она непрерывно забавляла нас. Что-то сказала Саше, тот не поверил. Тогда Марфута вытянулась по стойке «смирно», прижмурила глаза и выпалила!

— Вот честное октябрятское без креста!

Мы не поняли, что значит «без креста». Оказывается, можно дать слово, незаметно скрестив при этом ноги, одна за другую, — тогда слово будет недействительным.

— Тогда немножечко можно соврать, — объяснила Марфута.

С Даниилом поговорить нам не удалось. Так, несколько пустяковых фраз. Он хмурый, побледневший, но спокойный. Мы сидели недолго. Даже не успели хорошенько рассмотреть его аквариумы. А аквариумы хороши, рыбки в них превосходные!

Саша остался, мы ушли. Сидели у Милы. Что ей пришло в голову — просит называть её Людой. Можно и Людой — все равно Людмила.

Досталось от её мамы. Она считает, что нам вовсе не нужно ходить к Седых. Всякие слова о том, что мы не знаем жизни, очень легковерны, излишне добросердечны и тэ пэ, и тэ дэ.

— Зря человека в таком преступлении не обвинят, — говорит она. — А сын его… Знаете, говорят: «Яблоко от яблони…»

— Он вовсе не плохой мальчишка, — сказала я. — А отец его не виноват. И мой папа хлопочет о нём.

— Ну, это личное дело твоего папы, — недовольно поджала губы товарищ Цапкина-старшая. — Я бы никогда не стала этого делать. Седых твоему папе мог наговорить что угодно, разжалобить его — поди разбирайся.

— Но ведь мы всегда говорим: надо верить человеку. И газеты об этом пишут.

— Пишут, конечно. И верить, естественно, надо. Но всему есть разумный предел. Верить надо честным людям, а тут… Извините, я не знаю, какой он. Это выяснит суд.

Мне очень не понравился этот разговор, как не нравится всё в Софье Петровне. Но, видимо, я неустойчивый мелкий человечишка — в мыслях у меня закопошилось: неужели Павел Иннокентьевич преступник?! Я уверена, что на мошенничество он не способен, но ведь жулики могли его окрутить.

Представляю, что переживает Даниил. Предъявили бы такое обвинение моему папке!..

А вокруг звенит и гремит превосходная жизнь. Все газеты полны радостными сообщениями о нашей новой победе: «Енисей перекрыт! Он будет работать на коммунизм!» Я представляю себе штурм этой могучей сибирской реки. Батюшка-Енисей… Непокорный, своенравный, порой бешеный. И тебя смирили наши. Теперь, милый, потрудишься для нас. Ну, и мы тебя не обидим, украсим берега новыми светлыми Дивногорсками. Имя-то какое хорошее городу дали!..

Папа и дядя Веня развернули, должно быть, целую кампанию в защиту Седых. Были в горкоме партии. Им помогает какой-то Алексей Николаевич, заместитель секретаря партийной организации строителей.

— Плохие мы будем коммунисты, — говорит дядя Веня, — если позволим невиновного человека засадить в тюрьму.

Вчера папа был дома у Седых. Потом дядя Веня ходил к Надежде Ивановне со знакомым врачом. Состояние у неё тяжелое.

Сегодня я решила тоже сходить к ним и, конечно, позвала с собой Милу. Она вдруг начала плести какую-то чушь, будто кто-то к ним приезжает, родственник, что ли, ей надо встречать его, бежать по магазинам и ещё куда-то. Сразу было видно: врет.

— Скажи прямо, мама запретила, — сказала я.

— Понимаешь, — сказала Мила, — в одном подъезде с Седых живут её старые приятели. Они увидят меня — скажут маме…