Альберт Лиханов - Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3

— У вас девочка там! Школьница! Катей зовут!

— Отец? — спросил, не останавливаясь, мужчина, блеснул холодными стеклами очков.

— Отец! — не задумываясь, ответил Пряхин.

— Тяжкая у нас больница, — ответил мужчина.

Пряхин рванул его рукав, материя треснула.

— На кон же хрен ты! — крикнул он отчаянно, свирепея, теряя над собой контроль, и прибавил в неистовстве: — Саквояж!

Мужчина коротко рассмеялся, ничуть не смутившись. Пряхин отпустил его, они пошли рядом.

— Научи! — сказал глухо Алексей. — Что сделать?

— Масло, яйца, сметана, — ответил очкастый.

— Ты помнишь ее? Худенькая такая? Сегодня привезли, — добивался Алексей.

— У нас все худенькие, — хмыкнул доктор. — Помню. Пока плохо.

Пряхин остановился. Вот оно. Плохо. А обещал с хорошими новостями вернуться. И масло, яйца, сметану где взять?

— А насчет саквояжа это смешно, — сказал доктор, не улыбнувшись. Алексей поежился от неловкости и побрел к карусели.

На фанерной дверце висел замок. Сердце заныло: значит, опять Анатолий толкал бревно. Он отправился домой к гармонисту. Капитан возник на пороге, обрадовался, потащил к столу. Алексей от еды отказался.

— Зашел предупредить. Я с утра не буду. Пойду кровь сдавать.

Дома он бросил шинель на сундук, прошел к своей постели, вытащил из-под нее мешок, вытряхнул своя богатства на пол. Шарф и портянки — вот и все, что осталось там. Нет, продать или там поменять больше нечего, надеялся до весны дотянуть, да так оно и получалось, если бы не это несчастье, Катина неожиданная болезнь.

Тетя Груня внимательно разглядывала Алексея, сидела в обычной своей позе — одна рука поперек груди, поддерживает локоть другой и подбородок в ладони, а в глазах снова жалость.

Алексей повесил голову над пустым мешком. Тетя Груня будто спохватилась. Торопливым шагом подошла к сундуку и открыла его. Подбежала к комоду, выдвинула ящики. Обернулась к Алексею.

Он улыбнулся, подошел к благодетельнице своей, обнял ее: ох, дорогая душа! Но нет, ничего не возьмет он из этих ящиков. Грешно брать. В сундуке, знает Алексей, лежат костюмы да пальто с шапками мужа и сына тети Груни. В комоде — ее собственный скарб: платьишки да белье.

— Думаешь, ничего у меня не осталось? — засмеялся он. — Ошибаешься, тетя Груня! Кое-что еще есть!

Он поднялся спозаранку, побрызгался под рукомойником, съел горбушку хлеба, основательно заправился кипятком: это, говорили, в таких делах помогает.

По странному стечению обстоятельств, донорский пункт и магазин для доноров, в котором по особым талонам выдавали продукты сдавшим кровь, находились в одном доме. В другое время это, может быть, кого-нибудь задело: что ж, выходит, только сдав собственную кровь, можно хорошо отовариваться? Но тех, кто стоял в очереди, ничуть не смущало. Да, в донорский пункт стояла очередь — многие надеялись тут же получить продукты, близость магазина оказывалась как раз порядочным удобством, — и Пряхин пристроился за высоким мужчиной.

Тот стоял, подняв воротник, потом обернулся, и Алексей узнал вчерашнего доктора.

Пряхин поздоровался. Доктор кивнул, пару раз повернулся, разглядывая Алексея, наконец сказал:

— А! Это вы!

— Ничего нового? — хмуро осведомился Пряхин.

— Еще не был в больнице, — ответил врач. И добавил, приглушив голос: — Значит, Саквояж?

Алексей снова поежился.

— Извините, сгоряча.

Но врач точно и не слушал. Пристально разглядывал Алексея сквозь отпотевшие очки.

— Единственная дочка? — спросил он.

— Да не дочка она, — ответил Пряхин и тут же испугался. Единственная, ага.

— Понятно, понятно, — кивал доктор головой, а взгляд Алексея снова остановился на его саквояже. Чего ему понятно?

Вдруг Пряхина кольнуло: а почему он спросил, единственная или нет? Что-то случилось?

— Вы правда не были в больнице? — проговорил он сдавленно.

— Я же сказал.

Сказал… Мало ли что сказал. Врачи, они разве спросят, что просто так.

Алексей подозрительно оглядывал доктора.

— Я сейчас, — проговорил он, — я за вами, скажите, я сейчас.

Пряхин круто повернулся и кинулся к больнице. Он бежал по улицам городка, задевая прохожих, подстегивая и проклиная себя. Ему ли не знать этого! Сколько провалялся в госпитале! Сколько смертей видел рядом с собой! И знал, точно знал, не только по госпитальным разговорам — своими глазами видел, — что люди умирают под утро.

Как глупо! Забрезжил новый день, а новый день — всегда надежда, и в это время человек умирает, ослабев от ночной борьбы.