Альберт Лиханов - Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3

Потом Зинаида засобиралась. Так бы и ушла, кабы не тетя Груня. Принудила:

— Проводи!

Вышли на улицу, Алексей воздуха хлебнул, закашлялся: все крепче и крепче мороз. Горло обжигает, ознобом бьет.

Должен бы вроде мороз Алексея протрезвить, голову очистить, но все как-то наоборот теперь шло. Вроде глотнул Пряхин не свежего воздуха, а еще самогону. Повело его, зашатало. Голова кругом идет, как в тот миг, когда небо перед кабинкой вбок двинулось. Алексей сжал кулаки, словно держит рулевое колесо и от этих рук только зависит, остановится ли машина. Но нет, ведет ее боком — прямо на тележку, покрашенную для гигиены в белый цвет, — и разлетаются, сыплются во все стороны буханки черного хлеба.

Идет Алексей, и то его вправо заносит, то влево.

— Господи, — шепчет зло Зинаида, — что же творится-то! — А потом другим, ласковым голосом: — Куда ж я тебя такого пущу!

Видит Алексей комнатку-пенал — когда-то как будто был уже здесь! железную койку, узкую, на одного, понимает, куда явился, хочет назад повернуть, но словно в пропасть падает…

Пропасть глубокая, темная до слепоты, но летит он одно мгновение в какую-то жару, в огненное жерло, и все в нем вскипает…

Алексей вскакивает. Он спал прямо в шинели на той узкой кровати — ему жарко, нечем дышать и пить хочется, будто он тысячу лет не пил.

— Что? Что? — шепчет он со сна и при свете керосиновой лампы видит, как на полу, укрывшись пальтишком, лежит Зинаида.

Она повернулась к нему, глаза ясные — не спала, что ли? — сказала:

— Спаси!

Он не понял. Подумал — ослышался.

— Спаси нас, — повторила Зинаида внятно, — меня и себя. Нет у нас другой дороги, кроме Москвы.

Он встал, пригладил волосы. Опять этот разговор. Взглянул на ходики. Пора на работу. Натянул сапоги. Застегнул крючки на шинели.

Зинаида была тоже готова — лежала одетая.

По улице шли молча, и, пока шли, Алексей не думал о работе. В голову это не приходило. Просто он двигался туда, куда следовало двигаться утром, вот и все.

Только там, в конторке Сахно, вернулась к нему его правда. Чернобровая начальница встала из-за стола, пошла ему навстречу, старательно улыбаясь, и вот эта старательность ее улыбки и растерянные взгляды возчиц, притихших враз, вернули ему все его имущество.

— Вот твои права, Пряхин, машина на месте, разжигай топку.

Алексей внимательно поглядел на начальницу. Потом повернулся и медленно вышел. Что-то он забыл как будто. Что-то не довел до конца. Что-то недоделал.

Машина была разогрета: то ли работала ночную смену, то ли кто-то уже растопил газогенераторную установку.

Все еще медля, собираясь с мыслями, вспоминая, что он забыл, Алексей открыл дверцу и медленно сел за руль.

Вспомнил! Даже не вспомнил — понял. Он взялся руками за баранку и крепко сжал ее. Хрустнули пальцы. Как тогда, там на утренней улице, вырвался из него стон — протяжный, глухой, безнадежный.

Нет, не мог он больше сидеть за рулем, не мог крутить баранку. Навеки не мог!

Он вздрогнул — дверка открылась. Внизу стояла Сахно.

— Может, ты не понял, Пряхин? — спросила она. — Дело закрыто, звонили из милиции.

— Не могу! — прохрипел Алексей. — Понимаешь, ехать не могу!

Он выбрался из кабины. Сахно стояла в пальто, только накинутом на плечи, вздрагивала от холода и молчала. Она должна сказать ему что-нибудь. Обязана. Но она молчала.

— Хорошо, — проговорила наконец. — Иди в отдел кадров. Уволиться трудно, ты знаешь. Даже невозможно. Может, тебя на другое какое дело поставят?

Алексей выполз из кабины, потоптался, хотел что-то возразить, попал взглядом на полуторку и осекся. За рулем он не может. И не сможет никогда. Значит, она права, эта чернобровая хохлушка. Надо идти в отдел кадров.

Он шагнул мимо начальницы, потом неуклюже обернулся. Сахно больше не улыбалась. Глядела на него жалеючи. И от этого Алексею стало чуточку легче: на лице начальницы была правда.

Брел по улице Алексей Пряхин — пустой, порожний до дна. Единственное, что умел он, — водить машину. И не так мало на первый взгляд, но и не много, как оказалось.

Что делать теперь? Куда идти? Чем заняться?

Работа была в жизни главной подпоркой. Когда Зинаида ушла, в работу с головой спрятался, не достать, по две смены у Ивана Федоровича баранку крутил: дорога, дорога мчалась под ноги — серый асфальт, шлифованный до блеска булыжник, пыльная щебенка, а то и просто грязь, липкая, вязкая, по такой дороге ехать все равно что землю копать: вымотаешься и просолишь потом рубаху.