Альберт Лиханов - Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3

Встал на колени.

Прошептал истово:

— Прости, женщина!.. Крест мой при мне! Пока жив!

И вспомнил он вдруг госпиталь и то, как, мучаясь и страдая сам и зная, что рядом мучаются и страдают другие, понял постепенно, что худшее, то есть смерть, не всегда худшее в сравнении с болью тяжких ран.

Теперь же, в безысходный свой час, пришла ему в голову мысль, что худшее, то есть смерть, не всегда худшее в сравнении и с жизнью.

Если жизнь вот так, как у него, повернет.

С кладбища Пряхин пришел в милицию.

Старик капитан усадил его напротив и, не выспрашивая фамилии, имени, года рождения, не исполняя тягостного обряда, который предшествует допросу, стал говорить с Алексеем про ту ночь, про ту тяжелую смену, и как-то так незаметно вышло, что скоро они говорили друг другу «ты», точно старые знакомые, и все-все, кроме разве Зинаиды, знал старик капитан про Алексея. Потом он велел Пряхину подождать, придвинул к себе бумагу, заскрипел, разбрызгивая чернила пером, и дал Алексею подписаться.

— Вишь, какая пачка про тебя, — сказал он, придвигая папку бумаг и вкладывая в нее еще один листочек.

Капитан вздохнул.

— Окончательный вывод, конечно, не за мной одним, — сказал он, — но и свидетели и результаты замеров показывают, что дело будет закрыто. — И добавил, помолчав: — Не казнись, солдат.

— Как же так? — проговорил Алексей.

— Да и что толку-то, — будто не услышал его капитан. — Тюрьмой горю не поможешь…

Дома Алексей застал Зинаиду, и это его теперь не удивило. Удивила тетя Груня. Она смотрела на Пряхина с жалкой полуулыбкой, ходила чуть ли не на цыпочках, заставила сесть за стол и вынула из-под фартука бутылку самогона.

Пряхин выпил стакан. Он не ел сутки или даже больше и должен был бы тотчас уснуть от такого количества спиртного, но даже не запьянел. На столе дымилась рассыпчатая картошка, стояла мисочка аппетитных огурцов он поглощал еду, не замечая ее вкуса и запаха, а тетя Груня сказала:

— Прости меня, старую.

Алексей ничего не ответил, посмотрел, не понимая, и она пояснила:

— Прости язык мой…

Вот почему ходила она с виноватой полуулыбкой, в своем доме на цыпочках, заглядывала ему в лицо. Ах, добрая душа тетя Груня! Отправила на кладбище, сказала правду — разве это она виноватая, что правда у Алексея такая вышла, — да сама же и застыдилась, винить себя принялась. Ах, тетя Груня!

Он выпил еще, но самогон не принес облегчения. Вздохнул, отложил вилку. Взялся руками за голову.

Ну хорошо — "не казнись"! А что теперь? Дальше как?

Тетя Груня, будто и впрямь волшебница какая, мысли угадывающая, тотчас ответила:

— Уехать вам надо.

Пряхин строго оглядел тетю Груню — «уехать»? Переметнул взгляд на Зинаиду — «вам»? Что-то не очень словечки-то тети Грунины. Чужие какие-то словечки-то получаются.

Старуха всплеснула руками, уловив Алексеев взгляд, затараторила, заприговаривала, заутешала:

— Ой, да конешно, чего это я, старая! Конешно, рассказала мне Зинушка про случайность эту великую вашу, про всю вашу жизнь, правда-ка, погляди, хлобыстнуло ее как, наказало, да и тебя, горемышного, Алешенька; это судьба вас свела, судьба порушила, она и свести старается, болести ваши залечить, а што тебе тутока делать-то теперь, только измаесся, на улицу выйдешь — вспомнишь, пойдешь — и опять вспомнишь, изведешься весь, истаешь, как свечечка, видно, уж богу угодно так, беритесь-ка с Зинушкой за руки, простите прошлодавнее, забудьте тяжелое, возвертайтесь в Москву дальше жить…

Пряхин ухмыльнулся. Спросил устало у Зинаиды:

— Твои труды?

Что-то знакомое, то, давнее, мелькнуло в Зинаиде. Как-то глаза испуганно вскинула, округлила их. Но голосом ответила чужим, сиплым, так и неузнанным:

— Ох, Алеша, повенчаны мы, понимаешь, повенчаны друг с другом несчастьями нашими.

Повенчаны! Сказала! Каждый человек только со своей бедой повенчан. И одному ему с ней расквитываться. Когда счастье, иное дело. Счастьем с другим человеком поделиться всенепременно надо. А бедой делиться грех. Беда на одного. Пришла — расхлебывай, а другому ложки не подавай: горькое это хлебово. Так что ему за свое надо расплачиваться. Зинаида ему и без этой тяжести, без этого груза безмерного не нужна была, не требовалась, а с ним и подавно.

Да и то! Согласись он с ней, с ее словами, что же получится? Без беды своей Зинаиду отталкивал, а беда пришла, и принял… Невелика удаль, небольшой для мужика почет.

Нет и нет, нет и нет!

Досиживали застолье молча. Лицо Алексея посмурнело, посуровело. Морщины заострились, черными штрихами по лицу расползлись. Молчал мужчина, молчали и женщины.