Виталий Бианки - Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки

На Боровне это было, на озере. Плеса там широкие. Есть острова. Местами треста из воды поднимается.

Ну, мы, конечное дело, отжимаем гоглюшку подальше от островов да от тресты — на середину плёса.

Один на нос лодки сел с ружьём, курки поднял, чтобы, как только она покажется, сейчас стрелять, пока опять не нырнула. Другой в вёслах.

А моя обязанность. — как она где вынырнет, сейчас лодку ставить так, чтобы тому с носу удобно стрелять было.

Беда, до чего он хитёр, подраненный нырок! Вся-то гоглюшка нам и не показывалась: выставит из воды одну голову, наберёт полную грудь воздуха — и назад.

Носовой в неё: бах! бах! — двустволка у него. Да куда там!

Умудрись-ка попади ей в головёнку. Головёнка-то и вся меньше спичечного коробка.

Он живо все свои последние патроны расстрелял, а гоглюшка по-прежнему нас по всему плёсу водит.

Пересели: теперь тот, что в вёслах сидел, на носу устроился, — тоже он с двустволкой. А отстрелявшийся в вёсла сел.

Опять пальба пошла: бах! бах! да бах! бах! — и всё мимо! А жара. У гребца рубаха к телу прилипла: взмок.

И второй стрелок все свои патроны кончил.

— Ну, теперь ты, — мне говорят.

Думаю: «Ладно! Возьму пониже, покажу им, как стрелять-то надо».

— Только, — им говорю, — я отсюдова, с кормы. Мне так сподручней.

Приладился половчей, — как раз она тут и выскочила. И даже спинки маленько показала.

Я приложился, под неё взял, — б-бах! Да сам видел: раньше выстрела она под воду ушла. Дробь так дорожкой и прошла над ней по воде.

— Ах ты, шут!

Скорей патрон переложил — и жду: где теперь объявится? И оба товарища глядят, с воды глаз не сводят.

А вода — ну чистое зеркало! Ни морщинки нигде. Время-то уж подходило к полудню, ветерок улёгся.

Глядим в шесть глаз.

Проходит минута, другая, третья… Кто их знает, сколько их прошло: на часы-то ведь не глядели. А только и так понятно: что-то уж больно долго нет гоглюшки.

А уж не показаться ей нам никак невозможно: по самой середине плёса мы… До любого берега или там тресты добрых полкилометра. Никакой гагаре не донырнуть. А у ней ещё крыло подбито.

И кружим мы по плёсу, и кружим, — все глаза проглядели.

Нет гоглюшки!

А ведь и быть того не может, чтобы нигде не было. Врёшь, где-нибудь должна же быть. Глядим.

Ещё время проходит, — её всё нет.

Товарищи мои молчат.

Потом один говорит:

— Давай рассуждать спокойно.

Первое: проглядеть её на такой глади мы, втроём, не могли? Не могли: раньше ведь каждый раз видели, как голову высовывала.

До берега она донырнуть не могла? Не могла.

Утонуть утка, живая или мёртвая, не может? Никогда не тонет. Разве камень ей на шею привязать. Так где ж она?

Другой говорит:

— Дело ясно: стреляли мы в неё, стреляли — и так дробью её начинили, что ко дну пошла. Дробь-то свинцовая — тяжелей камня.

Посмеялись.

Жарко — у меня в горле пересохло.

— Вы, — товарищам говорю, — глаз с воды не спускайте. Я напьюсь только.

Ружьё положил, сам через борт перегнулся.

— Давай, — говорю, — ребятки, греби к берегу. Обманула нас гоглюшка — ушла от троих охотников. Так уж, значит, жить ей да жить.

Куда там! Они, конечное дело, и слышать ничего не желают. Нам, говорят, стыд и срам подранка бросать. Да и нельзя так домой, не узнавши, куда она подевалась. Спать не будем от такого вопроса.

Мне что? Я молчу.

Хватило у них терпенья ещё с полчаса дожидаться.

Наконец, один и говорит:

— Ну, — говорит, — если уж столько времени не показалась, — значит, ушла. А уж как ушла — совершенно даже непонятно.

Меня смех разбирает, только виду не подаю.

— А может, — говорю, — никуда не ушла? Может, ещё покараулить желаете?

— Да нет, — говорят, — чего уж там.

— Домой, куда же больше.

— Так, — говорю, — охотнички дорогие. Выходит, с носом? Переглянулись между собой и в стороны глаза отвели.

— Выходит, что так, — признались.

— Ну, гребите.

У берега подвёл я лодку прямо к тресте.

— Ну, а теперь, — говорю, — глядите, как эта водоплавающая нас, умных, провела.

Сейчас весло кладу, за борт свешиваюсь — и вот вам, пожалуйста: двумя руками поднимаю оттуда живую гоглюшку!

У охотников моих глаза на лоб.

Я гоглюшку всю оглядел, вижу, — крыло у неё маленько только попорчено.

— Ничего, — говорю, — срастётся, только крепче будет. Поживёт ещё, полетает. Нашего брата, охотника, не раз ещё в задор введёт.

И пустил гоглюшку в тресту.

Она — нырк! — и пропала.

Товарищи мои:

— Ахти! Ахти! Как можно такую добычу из рук выпускать?