Марк Ефетов - Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести

Мокрый снег бил прямо в глаза. Лёд, казалось, уходил из-под сапог: над льдом озера плескалась вода. А наши бойцы всё шли и шли. Они знали: надо спасти Новгород. Надо спасти хоть часть того, чем гордится Россия, надо спасти хоть часть древностей, что столетиями славят нашу страну на весь мир. Тяжёлые были бои под Новгородом. В этих боях погиб смертью храбрых старшина Убийволк и тяжело, очень тяжело был ранен и обгорел майор Елюгин.

С ходу ворвались наши бойцы на берег, который ещё совсем недавно занимал враг. Но гитлеровцев уже не было. И никто не успел сказать нашим, где закопаны боеприпасы, под какой лужей ход в подземный тайник с авиабомбами, снарядами и минами.

— Вот и всё, что я знаю о Феофане Сергиенко, — закончил свой рассказ профессору Бочину майор Елюгин. — Что сказать вам ещё? Огонь с моего танка сбили. Машину отбуксировали в ремонт. И меня в ремонт же. В капитальный. Укоротили, а жив остался. А Феофан Сергиенко… Я знал, что он погиб, и был уверен, что об этом сообщили его семье… В народе говорят, что герои не умирают. Рано или поздно их подвиг станет известен. Так оно и с Феофаном Сергиенко. Когда наши взяли Новгород, я, можно сказать, четырнадцать месяцев не существовал. Воевал — только теперь уже против костлявой старухи с косой, которая норовила меня утащить совсем. Не дался. А выходит, что в это время Сергиенко сообщили, что батька их пропал без вести. Так оно тогда думалось. Только теперь, если вспомнить, что доносил мне старшина Убийволк, когда пришёл из разведки к танку, и что показали пленные немцы — и много же мы их взяли под Новгородом! — выходит, что героем был сержант Сергиенко и героем погиб. К нам ведь попал в плен фашист, раненный сергиенковской гранатой или минами, что были вокруг. Он видел, как погиб Феофан…

Владимир Петрович возвращался в Новгород в ясный солнечный день, когда природа, будто устав от ненастья, ликуя, праздновала свет и тепло. Зелень хвои казалась ещё ярче на фоне огнистых клёнов. А берёзы, ещё три дня назад зелёные, теперь, когда Бочин подъезжал к Новгороду, были уже лимонно-жёлтые.

Дорогой в Новгород у профессора Бочина было такое ощущение, что в Москве он познакомился с отцом Бориса Сергиенко. Ему казалось, что он узнал этого замечательного человека, что тот как бы присутствовал во время рассказа майора Елюгина. Да, Елюгин своим рассказом нарисовал Феофана Сергиенко чёткими и точными штрихами. И теперь Владимиру Петровичу казалось, что он знал этого сержанта, говорил с ним.

Майора Елюгина неожиданный приход Бочина тоже заставил вернуться к Феофану Сергиенко — так вернуться, будто он свиделся с ним. Когда ушёл Владимир Петрович, Елюгин почувствовал, что Сергиенко и после смерти продолжает для него жить. У майора не проходило ощущение, что вот приходил человек от сержанта Сергиенко и разговор о сержанте с его словечком «добре», с его ласковостью и твёрдостью, верностью долгу и товарищам оставил чувство чего-то тёплого и радостного. И Елюгин отметил про себя, что чувство это было не только внутренним, так сказать душевным, но и чисто физическим. После разговора с Бочиным больной, израненный майор почувствовал как бы прилив новых сил. Так ведь часто бывает при встрече с хорошим человеком.

Владимиру Петровичу не терпелось обрадовать Бориса Сергиенко, который запал ему в душу. Есть же такие люди на свете — ничем не знаменитые, как говорится — рядовые, а тянет же к ним. Чаще всего это добрые люди, доброжелательные. Им часто завидуют: легко живётся — о чём кого ни попросят, всё им сделают. А ведь секрета в этом никакого нет. Любят этих людей за доброту и отзывчивость. По пословице: «Как аукнется, так и откликнется». А завидуют те, у кого этих душевных качеств нет, а с других спрашивают.

Бориса Сергиенко любили и свой брат шофёр, и мальчики, искавшие Перуна, и профессор Бочин. Вот почему, усталый с дороги, он, как только проехал развилку Новгород — Ленинград, сошёл с междугородного автобуса, пересел на местный и поехал в обратную от своего дома сторону — на карьер.

В зеркале озера отражалось золото осеннего леса. Вечерело. Уже, видимо, отзвенел рельс, и на карьере не видно было никакого движения.

«Опоздал! — подумал Бочин, подходя к карьеру. — Хотя, — вспомнил он, — Сергиенко всегда почти уходит с работы последним. Может быть, он ещё здесь».

Девушку-регулировщицу Владимир Петрович встретил у самого въезда в карьер. Она пудрила нос, смотрясь в маленькое зеркальце, морщилась и уголком платка тут же стирала пудру.