Марк Ефетов - Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести

Елюгина любили в полку, как всегда и везде любят людей весёлых и смелых, прямых и бесхитростных — таких, с которыми забывается страх и жизнь кажется легче, даже если она и очень тяжела.

А майор Елюгин так же любил сержанта Сергиенко, которого в части называли «Добре». Да, имя это шло к нему как нельзя лучше. Когда на отдыхе (в армии отдых понятие условное) надо было нарубить дров, выкопать проход в землянке или очистить снег, пока ещё думали, кому бы это поручить, Сергиенко говорил, будто угадывал мысли майора:

«Добре, я зроблю».

Когда он возвращался с передовой и Сергиенко спрашивали: «Ну, как там?» — он говорил: «Добре. Наши «катюши» дают Гитлеру прикурить».

Майор, встречая Сергиенко, часто задавал ему один и тот же немудрящий вопрос:

«Как дела, сержант?»

И ответ был всегда один:

«Добре».

Посылая Сергиенко в разведку, майор спросил:

— Задача понята добре?

— Добре понята. — Сергиенко улыбнулся, и на его чуть скуластом смуглом лице сверкнули ровные белые зубы. — А як же! С четырьмя бойцами пройти дорогой, что проложат сапёры. Буде як раз темно, як подползём к озеру. Ну, и развидать, шо там фашист шебуршит. И з темнотою же возвернуться живым и без царапинок.

— Вот это добре! — Елюгин поднялся и теперь стоял лицом к лицу с сержантом.

Тот лихо подбросил согнутую ладонь к правой брови, щёлкнул каблуками, и снова чуть-чуть блеснули его белые зубы.

Улыбнулся и Елюгин:

— Значит, скоро добре отдохнём…

Они, эти бесстрашные люди, как бы играли в войну, как это и бывает со смельчаками. А в душе знали, что задача трудная, рискованная, опасная. И что там — отдых в Новгороде?! Живыми бы остаться к завтрашнему дню. Но об этом старались не говорить. Улыбались. Шутили. Говорили так, как говорят, когда идут на прогулку…

Сержанту надо было отправляться в разведку. Уже спустился в землянку и стал рядом с ним, чуть согнувшись, высокий танкист в чёрном и мягком, будто ватная стёганка, шлеме.

— Старшина Убийволк будет с вами, — сказал майор, показывая на танкиста. — Вы знакомы?

— А як же! Добре знакомы!

— Тем лучше. — Майор протянул руку к Убийволку. — По рации он свяжется со мной. Я буду в головном танке. Ну, что, Сергиенко, не всё добре? Что, просьба есть?

— Есть.

Он ведь, сержант, ещё десять минут назад не знал, что пойдёт сквозь «ничейную» землю, через линию фронта, что в сумерках поползёт в расположение врагов. Здесь прятались мины; тронь только взрыватель — разорвут; здесь десятки пар глаз следят в бинокли и подзорные трубы за каждым квадратным метром земли; здесь смерть поджидает его, Феофана Сергиенко, на каждом шагу.

Отправляясь в разведку, Сергиенко шутил, хотя знал, что идёт на опасное задание. Елюгин видел, как несколько минут назад, получив задание, Сергиенко писал что-то на тетрадном листке. Может быть, письмо родным, а может быть, рапорт, заявление. Майор ждал, когда Сергиенко скажет об этом.

А сержант в это время испытывал острое чувство волнения и радости. Сбывалась главная и давнишняя мечта, обычная для человека, трудившегося всю свою жизнь. Ведь Феофан Сергиенко застал ещё время, когда хозяином земли был помещик. Феофан знал мир страшной несправедливости и видел, как мир этот переделывали коммунисты. Сергиенко был тогда малограмотным, ломал шапку перед помещиком и боялся даже его кучера. С самых ранних лет возникло и росло у Феофана чувство уважения к людям, боровшимся за правду и счастье для трудового человека, — к коммунистам. И в этой войне он ощутил это особенно сильно. Клубился туман фронтовых дорог, оседала пыль взрывов, Сергиенко с такими же, как он, солдатами с красной звездой вбегал в деревню, в посёлок, в город. А навстречу им выходили люди — обросшие, измождённые, цвета пыльной земли. Они плакали, обнимая своих избавителей — советских солдат, коммунистов.

Коммунистом был майор Елюгин, и Сергиенко уже дважды слышал слова, сказанные командиром в минуты смертельной опасности:

«Коммунисты, вперёд!»

И вот сейчас Феофан Сергиенко медлил, не говорил своему командиру то, о чём так давно хотел сказать. Он будто был занят тем, что крутил из махорки козью ножку, а на самом деле хотел прийти в себя.

А закрутив козью ножку наподобие причудливой трубки из газетной бумаги, сержант, ткнув себя рукой в грудь, сказал:

— Ось тут я написал и прошу передать замполиту.

— Понятно, — сказал Елюгин. — Из разведки вернёшься коммунистом.