Александр Кононов - На Двине-Даугаве

«Ах, вот что! Тотализатор!»

— Слушай, — спросил Гриша тревожно, — а Федора Ивановича Арямова ты не думаешь нарисовать вот так… рысаком?

— Арямова? Ну, зачем же. Какой же он рысак. Он никогда первым из учительской не выйдет. Вряд ли найдется дурак, который на него поставит.

Гриша отошел побагровев. Он-то и был этим дураком!

— Ты куда? — удивился Лехович. — Постой, ты, должно быть, и не знаешь про наш тотализатор? Или слыхал?

— Слыхал…

— Да, впрочем, о нем все слыхали. Кроме педагогов, конечно. Первоклассники от нас переняли — тоже играют. А вчера гимназистки просили меня показать мои карикатуры — даже они слыхали!

Он тщательно очинил толстый карандаш и снова склонился над столом — начал рисовать.

А Гриша, все еще раскаиваясь, — зачем он велел Дерябину поставить именно на Федора Ивановича! — подсел к столу с другой стороны и — в который уж раз — взял «Тараса Бульбу».

«…И рванулись снова козаки так, как бы и потерь никаких не потерпели. Уже три только куренных атамана осталось в живых. Червонели уже всюду красные реки; высоко гатились мосты из козацких и вражьих тел. Взглянул Тарас на небо, а уж по небу потянулась вереница кречетов. Ну, будет кому-то пожива! А уж там подняли на копье Метелыцю…»

Гриша закрыл глаза. Перед ним проплыл Тарасов бунчук, малиновые знамена, он снова услышал звон оружия, гул боя…

«Ну!» — сказал Тарас и махнул платком. Понял тот знак Остап и ударил сильно, вырвавшись из засады…»

Опять Гришино сердце было далеко от унылой комнаты с ободранными обоями. В который раз он перечитывал «Тараса» — и снова чудесная книга спасала его от тоски и невзгод…

Невзгоды вернулись скоро. В день, когда по училищному расписанию был урок космографии, Дерябин сказал на перемене Грише:

— Федор Иванович вышел четвертым. Дурень ты, нашел на кого ставить!

— Ладно, слыхали… — пробормотал Гриша.

— Хочешь, дам тебе дельный совет? Сыграй завтра на Мухина. А в четверг — на Делюля. Ну, чего задумался?

— Вот теперь я и тебе уже должен.

— Пятак.

— Не хочу я играть в эту игру! Может, опять проиграю.

— А Стрелецкий?

Да, Стрелецкий. Как избавиться от этого долга? Сегодня надзиратель ничего не сказал Грише, но посмотрел на него загадочно, долгим взглядом.

— И чего ты боишься! — воскликнул Дерябин. — На Делюля люди играют наверняка.

— Ну ладно, — отмахнулся Гриша.

— Чего «ладно»? Завтра поставить на Мухина, а в четверг на ксендза? Так, что ли? Чудак, я ж тебя от «голубчика» хочу избавить. Ну, согласен?

Другого выхода не было. Откуда еще взять денег?

— Согласен, — ответил Гриша.

После этого в приготовительном классе был урок арифметики. И опять Голотский спросил:

— Ну как, Шумов, все еще болит живот?

Гриша встрепенулся, вскочил.

Инспектор, посмеиваясь, прибавил свое любимое:

— Держи голову в холоде, живот в голоде, подальше от докторов — ну, и будешь здоров.

Нехитрая эта шутка была у инспектора признаком отменно хорошего настроения.

Ученики приготовительного класса — люди, более зоркие, чем о них принято было думать, — давно пригляделись к Лаврентию Лаврентьевичу и научились пользоваться минутами его благодушия: обращались к инспектору с просьбами, разговаривали с ним свободней, чем полагалось.

На этот раз, к удивлению соседей, настроением Голотского решил воспользоваться застенчивый Вячеслав Довгелло.

Он поднял руку, встал и проговорил запинаясь:

— П-позвольте мне пересесть к Шумову.

В классе хихикнули. Голотский насторожился:

— С какой это радости?

Радость была незавидная. Довгелло сидел на одной парте с Кобасом, краснощеким квадратным малым. Они сели вместе в начале года, должно быть, только потому, что оба были литовцы, но скоро не понравились друг другу, начали враждовать. Вражда эта была известна всему классу. Она имела свои истоки.

Кобас спросил однажды Вячеслава, кто такой Голотский — русский или поляк. Довгелло ответил не задумываясь:

— Кальвинист.

Слово это он только накануне прочел в какой-то книге и не знал, что оно значит. А у него была привычка: пускать в оборот как можно больше непонятных выражений.

— Как ты сказал? — переспросил Кобас.

— К-каль-ви-нист.

Кобас тоже не захотел скрывать свои новые познания. Он перехватил Голотского у дверей учительской и сказал, предварительно шаркнув вежливо ножкой:

— Лаврентий Лаврентьевич, я знаю, вы кальвинист!

Голотский изумленно выпучил глаза и прохрипел: