Лидия Чарская - Том 22. На всю жизнь

— Прямо из лесу. От вас хвоей пахнет. Прелесть, как важно, — восторгается Дина и спрашивает: — Ну, а ваш сюрприз? Приготовили его для базара?

"Лесной царек" в такие минуты мычит что-то неопределенное себе в нос. Вольдемар хохочет.

— A m-lle Дина совсем не любопытна. О нет!

Борис Львович не улыбается даже и молча садится в свой угол.

Я снова вижу пару черных блестящих глаз, устремленных на меня оттуда. Он точно присматривается ко мне, точно изучает мои движения, лицо, походку. И мне становится как-то жутко и не по себе под этим настойчивым взглядом. Потом он уходит, не простившись ни с кем.

— Не люблю я этой тени отца Гамлета, — смеется Маша Ягуби, покачивая ему вслед головой.

— Пари держу, что он опять в лес удрал, — вторит ей Володя Медведев.

— Неужели он никогда не смеется? — срывается у его младшей сестры, Сони.

— Нет, как же! — отзывается Тима. — Раз я видел его хохочущим, когда его Мишка с солдатом боролся: совсем как будто другой человек.

Ах, правда! Ведь и я видела этого мрачного человека добродушно, ребячески довольным в обществе его мохнатого друга.

— Господа, прошу внимания, — возглашает Линский, мастерски читающий стихи, и возвышает свой красивый баритон.

— Господа, кто стащил мою иголку?

— Дина! Тcсс! Штраф!

За помеху в чтении взимается штраф в пользу голодающих.

И платим мы штраф с особенным удовольствием и охотой.

А работа подвигается. Да и время — скоро рождественский сочельник.

Дождались-таки Рождества! Огромная елка стоит в гостиной. Запах свежей хвои наполняет комнаты. Гремит весь вечер рояль под искусными руками Эльзы.

Я с удовольствием принимаю участие в детских забавах, а сама нет-нет да поглядываю на часы: после детской елки мы с «Солнышком» и мамой-Нэлли едем на «наш» знаменитый базар в городскую ратушу. Там же и наш костюмированный вечер.

Костюм цветочницы с корзиною живых цветов разложен у меня на кушетке, и черная полумаска ждет на столе. Решено, что я войду немного позднее в залу, чтобы никто не узнал Лиды Воронской по сопутствующим ей родным.

Затея костюмированного базара принадлежит Володе Медведеву.

— Гораздо интереснее не знать, у кого покупаешь. Забавнее во сто раз, — уверял он.

По окончании базара решено ехать кататься в мокшанах.

— Будем заезжать в знакомые и незнакомые дома, — развивает эту идею Тима.

— Ах, вот чудесно! Восторг! — пищат барышни.

— Как хотите, а дочку я с вами без себя не пущу, — заявил "Солнышко".

Поднялись суматоха, охи, протесты.

— А вы вот что, Алексей Александрович, поручите вашу дочь мне. Будьте покойны, довезем в сохранности, — говорит Тима.

— Что?! Вам?! Тимочка, не обижайтесь, голубчик, да вам самому гувернантку надо.

И мой отец, знавший Зубова еще в детские годы, безобидно расхохотался.

— Ну а без Лидочки я не поеду, — заявила Маша Ягуби.

— А вас-то пускают самое, Надюша? — обратились к Дине.

— Увы, нет! Без немки нельзя, а немка не хочет ни за что, — чуть не плача говорит Дина.

Наконец, решено было, что «Солнышко» поедет с нами. Для этой цели со дна сундука был извлечен костюм боярина, в котором он когда-то участвовал в одном великосветском спектакле.

К общему восторгу юной компании, удалось заполучить согласие моего отца, который являлся душой всякого общества.

В семь часов вечера с трудом удалось развезти компанию малышей по домам. Некоторые из маленьких гостей устроили концерт в передней.

Наступила и моя очередь веселиться.

Костюм цветочницы, распущенные по плечам локоны и большая благоухающая корзина живых цветов, которые я должна буду продавать у своего киоска одновременно с изящными вещицами туалета. Черная полумаска делает меня совершенно неузнаваемой, и только по высокой хрупкой фигурке можно узнать в нарядной цветочнице Лиду Воронскую.

Я вхожу в залу ратуши как раз в ту минуту, когда духовой оркестр играет туш, и торговля на базаре уже началась.

— Лидочка, я вас сразу узнала. Спешите к вашему киоску, скорей, скорей!

И хорошенький подвижной чертенок в бархатной полумаске хватает меня за руку.

— Дина! — со смехом вырывается у меня.

— Тссс! Не сметь открывать моей тайны! — шепчет чертенок и грозит мне пальцем. — А впрочем, по моей «тени» каждый узнает меня.