Лидия Чарская - Том 22. На всю жизнь

И Дина, запушенная снегом, влетает в прихожую в сопровождении своей длинной саксонки.

У нас собралось целое общество: Медведевы, Фрунк, Петровы, Ягуби и офицеры.

Я победоносно оглядываюсь на сестричек.

"Ага, — думаю я, — вот вам и "безманерная Дина!"

Никакие манеры не заменят отсутствия сердца, а оно у нее чистый брильянт.

— Ай да m-lle Дина! Отличная идея! — подхватывает «Солнышко». — Жаль, что мы с Лидюшей слабоваты насчет женских рукоделий, а то и я бы вам помог.

— Мы также плохо шьем, — говорят три сестрички, — но зато, — Зина, средняя, улыбается, — я буду вам играть, пока вы будете работать, я все время буду играть.

— А я срисую с каждой из вас по портрету, — предлагает Нина.

— А я спою что-нибудь для вашего развлечения, — щебечет Римма.

— О, помилосердствуйте, m-lles! — с ужасом вскрикивает Вольдемар. — Мы развесим уши от стольких приятных удовольствий и не наработаем ничего.

— Увы! — срывается у меня грустно. — Насчет работы я действительно швах, «Солнышко» прав: я умею только вязать из шерсти на двух спицах.

— Вот и отлично. А я умею только делать шапочки из пуха, — обрадовалась Дина.

— Господа! Пусть никто не стесняется и делает все, что в его силах.

— Я буду выпиливать изящные вещицы, — предложил Тима.

— Я недурно рисую акварелью, — вставил Линский.

— Представьте себе, что я шью, как заправская портниха, — неожиданно выпалил Вольдемар. — Спросите сестер. Честное слово! Соне я такой однажды лиф соорудил, что мое почтение!

— И вот, господа, мы наработаем много-много всякой всячины к Рождеству, а во время городской елки разложим в зале ратуши все наши вещи и распродадим, деньги же пошлем голодающим крестьянам.

— А я беру на себя миссию объездить весь город и собрать у наших обывателей в помощь вашему делу все, что только возможно, вставила мама-Нэлли, — И весь мой старый гардероб к вашим услугам.

— Вы ангел! — кричит Дина. — Вы небожительница!

— Вы восторг!

— Ach, mein Gott! — роняет саксонка.

А Вольдемар уже летит в сопровождении мамы-Нэлли, вместе с Соней Медведевой, Машей и мною на антресоли, где у нас хранятся старые, вышедшие из моды костюмы.

Мы роемся в нем с полчаса, потом возвращаемся в гостиную, нагруженные каждая до подбородка старыми платьями и кусками шелка, бархата и кружев.

— Господа, смотрите! Здесь такая масса вещей, что из них можно костюмы накроить и нашить для детишек голодных кофточки теплые, капора и все такое. Чудесно! — кричит с порога Дина.

Все оживлены, одухотворены предстоящей работой. Желание принести пользу захватило всех. Быстро разбираем материал, кроим, порем, сшиваем.

Я смеюсь и болтаю взапуски с Диной, но неожиданно смолкаю, встретив на своем лице взгляд угрюмых, печальных глаз.

Передо мною стоит Борис Львович Чермилов. Его губы кривятся в усмешке, глубокая морщинка бороздит лоб. Какое у него несчастное лицо в эту минуту!

— Вы знаете, — говорит он, — я совершенно лишний здесь, потому что решительно не обладаю никакими талантами, которыми я мог бы принять участие в задуманных здесь работах, но я внесу свою лепту в ваше предприятие. Об этом не беспокойтесь.

И, сделав один общий поклон, Чермилов Удалился, несмотря на усиленные просьбы «Солнышка» и мамы-Нэлли.

Странный человек!

Наши вечера приобрели особенную прелесть. Большой обеденный стол теперь — рабочий.

Все мы заняты, все приносим пользу по мере сил. Я вяжу одеяла на деревянных спицах, розовые, желтые, белые и голубые. Трем сестричкам дали работу полегче: подрубать изящные галстуки и носовые платки, которыми изобилует наше имущество. Впрочем, младшая разрисовывает еще и фарфоровые тарелки. Кармен, то есть старшая Медведева, Ларя, вместе с братом сооружает удвоенными силами какую-то умопомрачительную накидку из кружев, тюля и лент, и трудно решить, у кого она выходит искуснее. Кажется, пальма первенства принадлежит Вольдемару. Тима Зубов помогает сматывать шерсть и шелк, то есть, попросту говоря, мы бессовестно пользуемся его растопыренными пальцами, с которых сматываем шерстяные и шелковые нитки. При этом восемнадцатилетний офицерик, к общему смеху, непременно путает материал настолько, что его приходится потом долгое время приводить в порядок. Кто-нибудь из офицеров, Линский, Невзянский или юный барон Леля, читает. Мы слушаем затаив дыхание, то бессмертные "Вечера на хуторе близ Диканьки", то "Русских женщин", то "Дворянское гнездо". Иногда появляется молчаливый Чермилов.