Георгий Пряхин - Интернат [Повесть]

Сама вода несла в себе следы этого противоборства, дававшего жизнь и реке, и степи. Желта, глиниста, густа и шла по узкому руслу, как таран, тяжело закручиваясь на бездонных ямах. Плугов устанавливал на высоком, обрывистом берегу этюдник и рисовал купоросно зеленевшие на противоположной низинной стороне реки виноградники. Я купался или лежал на круче, подперев голову руками, и смотрел, как глубоко внизу, тускло вспыхивая под солнцем, плавится и ропщет чуждая мне, степняку, стихия.

Иногда с нами приходил Гражданин, и это было чревато последствиями. Он слишком деятелен, чтобы вот так, уставившись в воду, лежать на берегу. Плугову не мешал — мы крепко досаждали Володе в житейских делах, но тушевались, когда он брал в руки кисть или карандаш, и это негласное почтение к его ремеслу сохранилось по сей день, — а меня непременно втягивал в какую-нибудь авантюру. Если это было в конце лета или в начале осени, то мы переплывали на другой берег, пробирались ползком в прогретые, обдававшие сухим мускатным духом виноградники, наспех набивали лопавшимися гроздьями майку с завязанными концами, по ложбинке между кустами возвращались с нею к реке и, рискуя получить в зад заряд соли первого помола, плыли к Плугову. Все время, пока свершалась кража, Володя увековечивал прикумские виноградники и между делом наблюдал обстановку в хорошо просматривавшемся сверху шалаше сторожа.

Говорят, краденое — самое вкусное. Кисти винограда были желты, как вспоившая их речная вода. Плугов рисовал, а Гражданин, ценя время и заслуги Мастера, кормил его, как аиста, с руки, и поднятая им гроздь загоралась на солнце маслянистым лампадным светом.

Мы успешно обживали комнату. Снесли в нее свои немногочисленные книжки, выпросили у завхоза покалеченный стол и, отремонтировав, тоже втащили сюда. Приходили в угловушку после ужина и частенько засиживались до отбоя. Читали, спорили до молодого петушиного хрипа по самым животрепещущим вопросам — например, о смысле жизни. (Самым здравомыслящим был Плугов: он спокойно наблюдал петушиные бои.)

— Мы рождены для поисков истины, — крыл Монтенем один.

— Жизнь человеческая — настолько случайное явление, что искать смысл в ней бессмысленно. Самообман…

Это Коля Бесфамильный, самый последовательный из всех несовершеннолетних агностиков.

— Смысл уже в том, чтобы процвесть. Процвесть, а не просуществовать. Процвесть и, как сказал поэт, общий привет, — кипятился губастый (почему-то все заики — губошлепы) Гражданин. Гражданин всю жизнь рвался к цветению, и на тридцатом году, раньше, чем у кого-либо из нас, его голова действительно зацвела, как полевая ромашка; желтенькая, голенькая макушка и подвядшие лепестки вокруг.

Мы драли горло, не могли найти общий язык, потому что каждый слушал себя, удивлялся себе и аплодировал себе. Возраст: самовыражение, самонаряжение и чужие обноски. Какая ж каша должна была пыхтеть в единственной слушающей голове — голове Плугова! Котел в разрезе — так можно было бы назвать это необычное пособие.

Присутствие Гражданина вносило некоторое разнообразие и в жизнь наглядных пособий. Никакой спор не мог занять его непоседливую натуру целиком, с руками и ногами, и в ходе петушиных баталий он развлекался еще тем, что подрисовывал на географических картах несуществующие морские пути и целые города. С его легкой руки в центре Аравийской пустыни возник город Парнокопытск, уютный, зеленый, с тенистыми садами и парками, с обильным урожаем пенсионеров на крашеных купах садовых скамеек, и существует, поди, до сих пор, несмотря на все ближневосточные катаклизмы…

Однажды, когда Плугов действительно оформлял интернатскую стенгазету «За незыблемые знания», мы скопом придумали какую-то удачную подпись, и на следующий день, осматривая газету. Учитель сказал нам, стоявшим тут же, у своего детища: «Почему бы вам не написать в районную газету про безобразия с нашими мастерскими? Думаю, получилось бы и польза была б».

Местные строители лет пять строили интернату мастерские «для политехнического образования воспитанников» и никак не могли соорудить их. Безобразие, конечно, но такое привычное, что не трогало зрелых районных публицистов. Но мы были незрелы, наше авторское тщеславие было разворошено, как тлеющие угли, и воспламенить его ничего не стоило. Достаточно было легкого дуновения будущей районной славы.

В тот же вечер приступили к делу. Однако нет более бесплодных мук, чем муки коллективного творчества. В каждом из нас клубились неясные, хотя, без сомнения, выдающиеся, полные убийственного сарказма силлогизмы и выражения, но малейшие реальные проявления их встречались соавторами не менее убийственным, уничтожающим смехом. Гражданина тянуло к изысканной иронии: «Говорят, Колизей построили за два года…» Ха- ха. Бесфамильного тянуло к философским глубинам: «Надо учесть, что эта бесхозяйственность творится на глазах у подрастающего поколения…» Ха-ха. Плугова тянуло спать.