Владимир Добряков - Взлетная полоса

Мама стояла у двери бледная как стека. Отец сидел за кухонным столом, подперев рукой тяжелую голову, сплошь за последние месяцы иссеченную сединой. Губы крепко закушены. Я видел, какого труда стоило ему сдерживаться, не отвечать на безобразные крики. Ввязаться — еще хуже будет, совсем развоюется недавний десантник. Не удержишь. Хоть и долго отлежал в больнице, а силища в руках огромная. Как-то на днях психанул — вмиг из табуретки четыре ножки сделал.

Накричавшись, расшвыряв газеты, Валерий постепенно затих. Мама на цыпочках вышла из комнаты.

Мы сидели на кухне, лепили пельмени, переговаривались вполголоса и все прислушивались — не идет ли Галя? Будто через закрытые двери кухни и передней можно было различить на лестнице ее шаги. И дождались наконец. Бим-бом! — звучно раздалось в передней. Я кинулся открывать. Не снимая пальто, Галя обняла маму и заплакала. И у мамы потекли слезы.

— Вот несчастье у нас какое, — затрясла она головой.

— Я только вчера узнала, — проговорила Галя.

Отец поплотней прикрыл дверь.

— Будет вам, будет! Слезами пожара не затушишь. Дай-ка я тебя, Галя, поцелую. Столько не виделись… Раздевайся. Сапожки сними. Вот тебе тапочки.

— А сам-то он где? — заглядывая через открытую дверь, спросила Галя.

— Спит, — нахмурился отец. — Пусть поспит. А мы на кухне посидим. Пельмешек поешь. С пылу-жару…

Отцу так хотелось накормить Галю! Он уже собирался бросить в клокотавший кипяток порцию пельменей, но Галя сказала:

— Дмитрий Матвеич, как же без Валерия?.. Подождем, когда проснется.

— Да ты ж небось прямо с работы, не ела?

— Еще обо мне будем! Как у Валерия-то дела?

— Какие дела… — Отец пожал плечами. — Пенсию на дом приносят. Несчастный случай на производстве. Хорошую пенсию положили. Другой и с ногами столько не получает.

— Настроение у него… — Мама вздохнула. — Воли не хватает. И выдержки. Вот что тревожит.

— Скажи уж прямо — раскис, в панику ударился. На жизнь ему, видишь, наплевать! Вешаться собрался!

— Дмитрий, ты жесток к нему.

— Жесток? По-твоему, слюни должен ему подтирать? На фронте всякое случалось. А люди жили, боролись. Не хныкали. Знакомый у меня, сейчас на пенсии, фронтовик, так вот рассказывал: капитан у них после ранения вернулся из госпиталя. Без обеих рук вернулся. Батареей командовал. Героя потом заслужил.

— Выпивает, вот беда, — снова вздохнула мама.

— Выпивает! Говори уж как есть. Пьет, себя не помнит. Вот и сейчас — надрызгался, спит… Я, Галочка, не враг сыну, — покаянно сказал отец, — но не могу спокойно видеть, как беда весь белый свет ему заслонила. Зубами бы заскрипеть, на ноги встать, а он…

— Оттого, что поддержки ему нет, — опять заступилась за Валеру мама. — С работы всего раз пришли. Посидели полчаса. Тем и кончилось. А дружок один наведывается, так лучше бы не ходил. Всякий раз с бутылкой. И не звонит никто. Не то что раньше.

Во время этого невеселого разговора я все смотрел и смотрел на Галю. И видел ее, воспринимал иначе, чем вчера. Внешне та же — короткие каштановые волосы в пружинистых кольцах, синие чуть подведенные глаза, маленький нос. И платье было на ней то же самое — фиолетовое, нарядное, с прямоугольным вырезом на шее и золотистыми рядочками пуговиц. Та же будто, вчерашняя. Но оттого, что не было рядом чужого расфранченного Олега, что сидела в нашей тесной кухоньке, горестная, в маминых тапочках с пришитыми, наверно, для красоты комочками серого меха, от этого я воспринимал Галю прежней, которую так знал, уважал и любил. Видимо, и Пушок признал в ней свою, домашнюю. Понюхал мохнатые шарики на тапочках и вспрыгнул гостье на колени. Галя не прогнала его.

За дверью вроде что-то стукнуло. Мама подняла голову, прислушалась.

— Нет, спит. Умаялся… А у тебя-то, Галюша, что нового? — спросила мама и тут же уточнила вопрос, чтобы Галя не подумала, будто она интересуется ее сердечными-делами. (О Галином ухажере маме я рассказал). — Слышала, на курсы ездила?

— Расту, — с грустной улыбкой сказала Галя. — Мастером участка назначили. Новые машины из ГДР устанавливаем. Работа мне нравится. В аэроклуб хожу по-прежнему.

— Вот и я, — кивнула мама, — отдыхаю на работе. Свозишь людей, покажешь, расскажешь — довольны, благодарят. И самой приятно, о горе забываешь. Совсем бы пропала без работы. Ох, Галюша, до чего же за эти месяцы я устала, измаялась. И не докажешь ему, не слушает. Тебя, может, послушает… По старой дружбе.

И только мама успела это сказать — из комнаты донесся хриплый бас Валеры: