Дойвбер Левин - Федька [Повесть]

И вот, на полном карьере, пулеметным огнем отбиваясь от наседающей конницы или пехоты, взвод опять, в который раз, уходил куда-то в балку, в рощу, в лес. И опять впереди, преграждая путь, вырастали невидимые в темноте части белых. Опять в лоб встречали огнем. И опять сухой и четкий, как выстрел, звучал голос комиссара:

— Васька, пулемет!

Приказано было: не разговаривать, не курить, стрелять в крайнем случае. Знали: нельзя выдать себя! Выдашь себя — смерть! Молча отбивайся! Молча уходи!

Раз, когда взвод оказался под перекрестным огнем, когда сзади наседала конница, а впереди стеной встала пехота, Мишка не выдержал, крикнул на все поле: «Отрезаны!» Тогда к нему подошел Потапов, комвзвода, взял его левой рукой за грудь — в правой он держал наган — и, не повышая голоса, только тяжело как-то, туго выговаривая слова, сказал:

— Еще раз пикнешь — немедленно, без суда и следствия, к Духонину в штаб! Понял?

У Мишки голова ушла в плечи. Чего тут не понимать? Кивнул.

— Понял!

Наконец, под утро, удалось: оторвались от врага, отбились.

Цепко зажав в руке повод, комиссар зажмурился, на полминуты уснул.

— Ну вот, — с трудом открывая отяжелевшие, бессонные глаза, сказал он. — Ну вот, отбились!

Рассвет был сырой и влажный. Туман шел по низинам. Дымилось поле. И такая в мире стояла тишина, что казалось: вздохни — и будет слышно за десять верст.

Комиссар осмотрелся: налево лес, направо поле, степь. Все то же: лес да поле. Далеко впереди — гряда холмов. За холмами, по карте если, река.

— А за рекой наши! — твердо сказал Потапов.

— А вдруг нет?

— Наши! Знаю!

Наши не наши, крути не верти, а ехать надо. Не стоять же тут на дороге.

— Дозорные, вперед!

Дозорные, Андрей и Никита, встрепенулись. Они было сидя задремали. Хлестнули коней, понеслись.

— Повод!

Взвод тронулся. Эх, добраться бы до реки!

— Галопом арш!

Все больше светало. До чего скоро светало! В лесу проснулись птицы. Проснулись, зашумели. Подул ветер с поля. Заалело небо. Вот-вот солнце встанет.

— Глянь-ка! — Потапов круто осадил коня. — Матвей Иваныч, глянь-ка!

Что-то показалось на дороге, что-то черное, стремительное что-то. Оно двигалось. Оно ширилось. Оно росло.

— Скачет кто-то! — Комиссар повернулся к бойцам, поднял руку. — Стой!

Скакал Никита. Скакал, как бешеный. Он припал к шее коня, почти слился с конем, его почти не видно было. Только бурка развевалась и хлопала, как флаг на ветру.

И вот доскакал. Рванул повод, поднял коня на дыбы.

— Ну? — сказал комиссар.

— Не проскочить! — Никита кричал, хотя комиссар стоял рядом, в двух шагах. — Не проскочить, Матвей Иваныч! Обошли!

— Как?

— Да в мешке сидим, ну! Вона, видишь?

Комиссар привстал на стременах, приладил бинокль.

Верно — не проскочить. Впереди на холмах, четко на утреннем небе, видна конница. Слева и справа, в обход, двигается пехота. Нет, не проскочить!

— Видишь? — кричал Никита. — Видишь?

— Вижу, — пробормотал комиссар. — Как не видеть? Вижу.

Обернулся: сзади никого, сзади тихо. В лес! В лес надо, пока не поздно!

— Павел, — сказал он, — дай команду: в лес!

— Взво-од, — протяжно пропел Потапов и плетью смаху огрел коня. — Взво-од, в лес!

Ни выстрелов, ни топота, ни крика. Тишина. Где-то солнце, а где — не видно. Только золотистый сумрак струится меж деревьев, струится, плывет. Только серебристым бисером светится роса на траве. Утро.

Было утро. Раннее утро. А Федьке казалось: вечер, поздно. Федьке казалось: небо потухло, солнце заходит, идет ночь, надо спать.

Он перекинулся со спины на живот, зарылся лицом в траву. Спать! Он устал за ночь. Голова отяжелела. Глаза слипались. Спать!

— Нельзя, — сказал Сорока, — нельзя, Федор!

— Чего?

— Нельзя! — повторил Сорока. — Тут каждую минуту гостей жди, а ты — спать! Ухлопают враз!

Федька потянулся, зевнул. Что так, то так. Ухлопают. Как пить дать. И «здрасте» не скажут. Раз — и готово.

Присел. Осмотрелся.

Взвод расположился на полянке в лесу. Место было глухое, надежное место. Небольшая круглая поляна. Посреди поляны — шалаш. Кругом лес. Да, добраться сюда не просто. Попробуй, доберись, когда одна тропинка, а на тропинке пулемет. Зато и выбраться отсюда не выберешься — лес со всех сторон обложили белые. А так-то тут не худо, грех плакаться: и лежать не жестко, трава мягкая, и грибов много.

— Грибов-то! — сказал Федька.

— Грибов-то гора, — сказал Сорока. — А что в них толку? Ни масла, ни хлеба.