Юрий Самсонов: Путешествие за семь порогов

Борис Костюковский

Автоколонна возвращалась в Светлогорск. Вышли затемно и остановку на обед решили сделать возле самого Дондугона. Кусок пути отмахали изрядный. Населённые места остались далеко позади. Вокруг лежала пустыня, только без жары, без барханов, — пустыня снежная и ледяная, в торосах и сугробах. Помертвела, остекленела на лютом морозе тайга.

И вместо оазиса — деревенька в две усадьбы. Избы потонули в снегу по окна, глядели слепо, но из труб шёл длинный прямой дым, и шофёр Амосов объявил, что будет налимья уха. Это всем очень понравилось. Затихли голоса моторов, и стали громче простуженные шофёрские голоса, которые как будто пахли соляркой и крепкой махрой.

Саша Крапивин потянулся вслед за другими к крыльцу избы, но его остановили:

— Крапивин! Это что такое?

Завхоз Проворов, приподнявшись на носки, тыкал рукавицей в кузов Сашиной машины. Лицо его лиловело от холода и гнева, нос был красный, пупырчатый, как клубника.

Саша вернулся к машине и удивился: под брезентовым верхом вездехода на ящиках стоял чёрный пёс и рычал. Пса этого Саша видел впервые в жизни. В кузов он его не сажал. Кто же это сделал и когда? Не в дороге же. Значит, ещё в Ангодинске его подкинули. Действительно, безобразие.

— Собака на продтоварах! Антисанитария! — ругался Проворов.

Саша оправдываться не привык. Он протянул к псу руку в чёрной шофёрской краге. Блеснули шильца зубов. Перчатка зажала нижнюю челюсть противника, левой рукой Крапивин взял пса под брюхо и бережно переправил наземь. Отпустил. Секунду они смотрели друг на друга. Пёс лязгнул челюстями и прыгнул к кузову. Когти зря царапнули по заднему борту. Но пёс разбежался и повторил прыжок.

«Эге!..» — подумал Саша, поправил шапку и прыгнул в кузов сам.

— Пассажир тут. То ли спит, то ли замёрз.

Он вытащил из кузова мальчишку.

— Дышит! — Проворов вздохнул с облегчением и принялся ругаться: — Р-романтик! Всыпать бы!.. Ах ты, снегом оттирать придётся.

Это уже бывало — мальчишки убегали из дому, чтобы уехать в Светлогорск. Но Крапивин задумчиво тёр нос и бормотал:

— Не-е… Тут не то! Тут не просто…

Мыслями своими он, однако, ни с кем делиться не хотел. Разглядев на свету мальчишку, он узнал его. И подумал, что пока лучше помалкивать.

У Гриньки были свои причины для путешествия. Возникли они внезапно и за несколько часов перевернули всю Гринькину жизнь.

Началось это в солнечный морозный день, в субботу. По дороге из школы Гринька встретил знакомого старичка почтальона.

— А ну-ка поди сюда! — подозвал он Гриньку.

— Письмо? — спросил Гринька.

— Не одно, — сказал почтальон, — сплясать придётся.

Гринька сплясал, схватил два конверта. На одном из них сразу узнал быстрый отцовский почерк — письмо было не ему, а бабке — и занялся вторым.

Уже сам конверт был удивительный. Таких клякс Гринька давно не видал даже в собственных тетрадках. Кляксы были фигурные, отливали чернильным золотом, и «ТУ» летел сквозь них, как меж зенитных разрывов. Строчки адреса то шли в обход клякс, то ныряли между ними, буквы то съёживались до микроскопических размеров, то разрастались так, что взглядом не охватить. И всё же Гринька понял, что это письмо не кому-нибудь другому, а ему, Гриньке. И адрес был его, и имя, и фамилия. Только почерка такого он сроду не видал. А обратного адреса не было вовсе: места не осталось.

Гринька тут же, на улице, откусил уголок конверта, просунул в него палец, разорвал и вытащил помятый листок.

Здравствуй, Гринька! Это я, Люська, тибе пишу, И вот ново я тибе пишу…

Гринька рассердился. Он думал, что это какое-то важное письмо, а оно от девчонки. Огляделся даже: не подсмотрел ли кто из ребят? Но поблизости никого не было, и Гринька стал читать дальше.

… Гринька, — писала Люська, — я узнала, что у бабки нашей карта есть на ней клад абазначен ты срисуй. Мы с Серёжкой поищем напишем тибе что найдём. Пожалуйста.

Подписаться Люська забыла. «Абазначен», «чиво», — сморщился Гринька, вертя в руках конверт. Отдирая марку, он обратил внимание на штемпель. Письмо было отправлено восемь дней назад авиапочтой. Видно, задержалось из-за непогоды, как и отцовское.

Письмо было всё-таки ерундовое. Никакой карты у бабки быть не могло. Была бы — уж Гринька давно бы проведал. И тогда поехал бы летом к отцу и сам нашёл клад. Серёжку ещё, может быть, взял бы в компанию.