Юрий Хазанович - Свое имя

А когда через полтора часа Митя снова заглянул в топку, пламя ослепило его. Оно бесновалось, неистово ревело, билось о стенки: ему было тесно в глухой металлической коробке. Живое, отрадное тепло разбрелось уже по всей машине, им налились даже стальные поручни. Взявшись за них, Митя всем телом услышал неуемно бьющуюся, гулкую жизнь машины. Значит, скоро, очень скоро паровоз будет готов в очередной маршрут. А кран? Не потечет ли кран, когда паровоз наберет пары?

Дважды под разными предлогами Митя убегал со своего рабочего места, чтобы посмотреть на кран. Все было в порядке. Алешка разыграл его. Зло, безжалостно разыграл. Он даже обрадовался, когда Митя раскипятился, попался на удочку. Какое право имел он болтать о пробе, оскорблять человека? Завистник! Правильно сказал Алешка…

— А ты помнишь, как он притащился в депо? — Тоня Василевская постучала костяшками пальцев по черной обшивке паровоза. — Совсем полуживой, чахлый. Жалко было смотреть. А сейчас вот сам уйдет, здоровый, сильный… Я вспомнила, как в госпитале радовались, когда выписывали двух молодых бойцов. Я дежурила тогда возле мамы. Как их провожали! И главврач, и лечащий врач, и палатная сестра, а нянечек не сосчитать. Я потом у сестры спросила, почему им такое почтение. «Как же, говорит, вы б видели, какие они были, когда их привезли! В чем только душа держалась! А в ы ходили, подняли ребяток. Теперь они опять в строй пошли…» И наши деповские радуются сейчас точно так же…

Силкин, работавший в двух шагах, повернулся к Тоне и безуспешно постарался придать лицу строгое выражение:

— Чем разводить лирику, сходила бы за линейкой. Да быстренько, на одной ноге…

Подбежав к инструментальной кладовой, Тоня со стуком положила на узкий, обитый железом подоконник металлический жетон и попросила дать ей линейку.

Люся стояла, привалясь плечом к стеллажу. В руках у нее был тетрадный лист. Губы ее слегка шевелились. Она читала. Всегда удивленное лицо кладовщицы в светлых кудрях восторженно светилось.

Взяв жетон, Люся скрылась за стеллажами с инструментом и через минуту вынесла французский ключ.

— Я просила линейку, — нервно улыбнулась Тоня.

Люся смутилась, опять ушла к стеллажам, а когда воротилась, неся линейку, лицо ее сияло по-прежнему.

— Письмо? — спросила Тоня.

Вместо ответа Люся, глядя в тетрадный лист, с чувством прочитала:

— Ну, и что? — перебила Тоня с прорывающейся улыбкой.

— Тебе не нравится? — удивилась Люся.

— Это не те стихи, которыми зачитываются. Да еще на работе. — И Тоня скороговоркой прочитала на память:

— Как, ты знаешь? — Испуганно смотря на Тоню, Люся медленно, будто со страхом, подошла к окошку. Побледневшие губы ее дрожали.

— Почему же мне не знать? — улыбнулась Тоня.

Глаза у Люси потухли и остановились.

— Он… он тебе тоже дарил?

— Кто? О ком ты говоришь? — воскликнула Тоня.

— Ну, он… Тот, кто написал… Он тебе тоже?..

Тоня всплеснула руками и расхохоталась:

— Ой, девочка, да над тобой же кто-то подшутил! Это же стихи Фета. Слыхала? Афанасий Фет… он жил в прошлом веке…

— В прошлом веке… — машинально повторила Люся.

Когда Тоня ушла, она опустилась на табуретку, руки ее бессильно легли на колени.

— В прошлом веке, — сами собой прошептали ее губы. Она услышала, как что-то упало на листок, который был в ее руке; слово «счастью» вдруг подернулось мутно-лиловой дымкой.

Стоя вполоборота к тискам, Серегин работал напильником. Руки его двигались, точно шатуны, размеренно и сильно. Старенькая линялая рубашка, плотно облегавшая тело, казалось, вот-вот с треском расползется, не выдержав игры его бугристых лопаток.

Когда Ваня Ковальчук подбежал к Серегину и что-то шепнул ему на ухо, тот, словно по инерции, еще несколько раз двинул руками и как будто окаменел. Ковальчук видел, как наливалась кровью его широкая мясистая шея, как багровел плоский, под «бокс» остриженный затылок. Неестественно медленно положив на верстак напильник, Серегин так же медленно повернулся к Ковальчуку, сплюнул погасший махорочный окурок, точно в жару облизнул длинные губы и протянул с угрюмым удивлением: