Макс Бременер - Тебе посвящается

Однако смекнуть, зачем его пригласила к себе Ксения Николаевна, ему никак не удавалось.

Костяшкин вошел в квартиру Ксении Николаевны, точно в западню, беспокойно и незаметно озираясь. Ксения Николаевна провела его в комнату и сказала:

— Подожди немного, я только за чайником схожу, — и неторопливо отправилась в кухню.

Она была в мягких домашних туфлях, и походка у нее тоже была домашняя — менее энергичная, чем в школе, более старческая, чуть шаркающая. Костяшкин слышал ее удаляющиеся шаги и с любопытством осматривался вокруг. У окна — маленький письменный стол с тяжелой стеклянной чернильницей. Посреди комнаты — круглый стол, накрытый плюшевой скатертью, и на нем морская раковина-пепельница. В простенке между окнами — несколько фотографий молодого парня. На одной он снят смеющимся, растрепанным, в надутой ветром рубашке — на берегу моря. На другой — идущим по дороге, с рюкзаком, альпенштоком, в соломенной шляпе. На третьей крупно снято лицо…

По-видимому, этот парень — сын, но живет в другом месте, потому что кровать здесь только одна.

Бывают такие комнаты: войдешь — и сразу почувствуешь, что тут с тобой не может произойти ничего дурного. И тревога Костяшкина совершенно рассеялась в тепле и тишине чужого жилья. Только скованность осталась. Когда вошла Ксения Николаевна, он поднялся со стула резким, нерассчитанным движением, точно рассеянный ученик в классе, проморгавший момент появления педагога.

«Он больше напоминает оболтуса, чем негодяя, ей-богу…» — подумала Ксения Николаевна. (В чем его подозревают, она знала от Гайдукова.)

— Чаю хочешь? — спросила она вслух.

Костяшкин помотал головой.

— Ну, тогда потом, — сказала Ксения Николазвна. — Я, понимаешь, сегодня вознамерилась по хозяйству всякие недоделки ликвидировать. — Она говорила так, точно он нагрянул к ней без предупреждения и теперь ей приходится его просить подождать немного. — Тут мелочи кое-какие, до которых руки не доходили; занавески повесить, то да се — минут на пятнадцать работы.

— Ладно, пожалуйста, — пробормотал Костяшкин, становясь в тупик.

Ксения Николаевна взяла карниз, стоявший в углу.

— Ты мне не поможешь немного? — спросила она.

— Я сам, давайте, — ответил Костяшкин.

Через минуту, стоя на высокой табуретке, он уже прибивал над окном карниз, а Ксения Николаевна наблюдала снизу, чтоб не получилось криво.

— Так, — сказала она, когда Костяшкин спрыгнул на пол. — Безусловно, у тебя это вышло лучше и быстрее, чем если б я взялась. Теперь, если не устал, пособи мне еще в одном.

— Отчего ж устал?..

— Ну, тогда попробуем вдвоем передвинуть немного этот платяной шкаф. Я только сперва вещи из него выну.

— Да зачем? — Костяшкин, примериваясь, оглядел шкаф, потом цепко обхватил его, прижавшись к дубовой дверце грудью и подбородком, и сделал несколько трудных мелких шажков. Шкаф, перемещаясь, оставлял на паркете блестящие вдавлины.

— Спасибо, — сказала Ксения Николаевна. — Я, признаться, не думала, что один человек в состоянии сдвинуть с места такую махину.

Костяшкин улыбнулся — довольно и глуповато. Он был не просто падок на похвалы — он поистине не мог без них. За что и от кою их получать, было для него второстепенно, чтоб не сказать — безразлично. Его никогда не хвалили за усердие в учении — слишком слабо он учился. И, может быть, больше всего привлекало его в озорной и по сути хулиганской компании то, что приятели охотно и громогласно хвалили его за ухарство. «Силён!» — кричали они, приветствуя какую-нибудь его выходку, и он блаженствовал.

— Теперь, я считаю, можно все-таки выпить чайку, а? — спросила Ксения Николаевна.

Костяшкин не возражал. После того как вбил в стену два гвоздя, передвинул гардероб и заслужил похвалу, он чувствовал себя гораздо свободнее.

Они пили чай с кизиловым вареньем, которое брали из розеток маленькими ложечками с витыми ручками.

— Кисло немного, зато с витаминами, — сказала Ксения Николаевна.

— Ага, — согласился Костяшкин.

Варенье было вкусное. Чай — душистый. Одна беда — рот расползался в ухмылку. Дело в том, что Костяшкин представил себе вдруг, какие рожи скорчили бы приятели — например, Шустиков, — увидя, как он попивает чаек с заслуженной учительницей и депутатом Ксенией Николаевной. Шустиков прямо ошалел бы, рот разинул… От этих мыслей становилось щекотно. Удерживать смех — почти невмоготу. И не думать о Шустикове он был тоже не в состоянии. От старания сохранить пристойное выражение лица Костяшкин буквально взмок.