Николай Печерский - Генка Пыжов — первый житель Братска

Так вот, разинул рот этот пескарь и ничего на свете не слышит. А Деримедведь кричит:

— Подай гвозди! Гвозди, я тебе говорю, подай!

Будто сговорившись, мы все втроем — Степка, Люська и я — бросились к ящику с гвоздями. Тянем каждый в свою сторону» как лебедь, рак да щука. Люська даже покраснела вся. Шипит на нас:

— Пустите сейчас же! Я вам авторитетно говорю!

Так мы втроем и притащили ящик.

Деримедведь набрал гвоздей в горсть и давай в бревна заколачивать. Только шляпки поблескивают, как пуговицы на рубашке, — одна возле другой.

Заколотил Деримедведь гвозди и снова командует:

— Катите бревно сюда! Жив-ва!

Прикатили мы одно бревно, второе, третье, четвертое. А на мальчишку — помощника плотника даже и не смотрим. Знай наших! Вот мы какие! А что?

Часа два бревна подтаскивали. Измучились все — просто ужас! Даже полушубки расстегнули. Под овчиной, как в бане, дымно, горячо.

Можете верить, а можете нет, дело ваше, но мы свой ряж построили быстрее, чем остальные плотники. Можете об этом у самого Деримедведя спросить. Скажет.

Когда ряж был полностью готов, Деримедведь вытер ладонью лоб, воткнул топор за пояс и сказал:

— Шабаш, хлопцы! Спасибо за службу.

После того как мы пошабашили, Деримедведь пригласил всех в тепляк — небольшой деревянный сарайчик, построенный на льду Ангары. Посреди сарайчика горит железная печка. На стенах серебрится иней. Тепло, тихо. Под бревенчатым полом потрескивает лед и слышится, как где-то в глубине Ангара ворочает по дну тяжелые валуны.

Мы сели на шершавые, неоструганные скамейки, которые стояли вдоль стены, протянули ноги к огню. Деримедведь снял телогрейку и остался в гимнастерке. Он подкрутил вторую половину уса, расчесал слипшиеся волосы и стал вдруг каким-то обновленным, я даже сказал бы— красивым.

— Сейчас полдневать будем, — сказал он, заправляя гимнастерку под ремень.

Он снял с гвоздика мешочек, вынул оттуда полбуханки хлеба и кусок сала. Ножа у Деримедведя не оказалось, и он разрезал хлеб своим острым, как бритва, плотничьим топором.

— Вы не беспокойтесь, — сказал я, когда плотник протянул мне хлеб. — Я сегодня уже завтракал.

— То дома, а то здесь. Бери, если дают. Деримедведь ел хлеб не торопясь, повертывая ломоть то одной, то другой стороной, будто выбирая самое вкусное место.

— Ну что, хорош хлеб? — спросил он.

Хлеб, по-моему, был как хлеб. Только замерз немного и таял на языке, как мороженое.

— Ничего, — сказал я, — есть можно.

— То есть как это — ничего? — удивился Деримедведь и даже жевать перестал. — Это хлеб особенный, необыкновенный. Понял?

— Конечно, необыкновенный, — подтвердила Люська. — Я сразу заметила. У меня аппетит адский.

— Почему же он необыкновенный? — спросил я. — Вы шутите, наверно. (Не мог же я верить просто так, на слово. Когда на вокзале продавали высотный торт, тоже пассажирам говорили, что он необыкновенный.)

— А вот почему необыкновенный, — сказал плотник. — Принес ты из школы двойки и колы, бросил книжки в угол — и скорее к столу. Еще и суп в тарелки не налили, а ты уже к хлебу тянешься. Выбираешь кусок побольше. Это тебе какой хлеб, а? Дармовой это хлеб называется.

Мне стало очень обидно. Почему Деримедведь считает, что мы двоечники?

— У меня, например, двойки почти ни одной нет, —

сказал я, — а Люська и Степка отличники. Не знаю, на кого вы намекаете…

— А ты, парень, не обижайся, — строго сказал Деримедведь. — Это я так, между прочим говорю. Хлеб, по-моему, вы честно ели: заработали.

После обеда, полдника или перекура мы снова хотели помогать Деримедведю. Но он просто-напросто прогнал нас.

— Марш по домам! — сказал он. — Жизнь у вас вся впереди, успеете поработать.

Волей-неволей пришлось уходить. Работали мы хотя и немного, но измотались здорово. Когда я поднялся, почувствовал — ломит спину и ноги стали тяжелые, как бревна, которые мы подкатывали плотнику. Но, несмотря на все это, настроение у меня было отличное. Я шел домой, рассеянно слушал Люськину болтовню и думал про себя:

«Вот он какой особенный хлеб. Мерзлый, твердый, разрубленный топором, а все же не такой, как всегда, — мой необыкновенный, трудовой хлеб!»

Много чудесных перемен произошло на нашей стройке. Много я за это время узнал, много увидел. Все-таки очень полезно ездить по земле, ночевать у таежных костров, плыть на легкой ветке— по сибирским рекам. Если у тебя есть творческое зерно, тогда еще лучше: ты не только увидишь и запомнишь все, что встретил на пути, но сможешь написать об этом и для других. Невелика тяжесть — тетрадка и карандаш. Им всегда найдется место в тугой, до отказа набитой походным имуществом котомке.