Юлия Яковлева - Жуки не плачут

— И-и-и.

В стране Младенческих снов он искал своего папу.

Шурка сунул руки в ящик, вынул Валю. Голова младенца легла ему ровно в локоть. Фасолины разгладились, балкончик задвинулся, руки обмякли.

— Хорошо тебе, парень? Угрелся? — шепотом спросил его Шурка. Но глаза не раскрылись. Валя мелко закивал. Мягко стукался лбом Шурке в свитер. Ротик чмокал. А руки начали водить по свитеру, грести. Глаза опять порозовели: Валя начал злиться. Кивать чаще. Чмокать громче. Грести сердитее. «Он сисю ищет, — понял Шурка. — На мне!» Стало стыдно и немного противно. «Да ну тебя, Валька. Дурак. Гадость какая». Он понес его к комоду. А Валя все тыкался, стучал лобиком Шурке в грудь, греб все нетерпеливее. И был такой теплый. Такой глупый.

На душе у Шурки стало совсем худо. Бобка, напротив, повеселел.

— Теперь я и сам вижу: все он нам наврал. Лишь бы глаз выдурить. А письмо — это факт, — рассуждал Бобка за его спиной. — Написал ведь Валя большой? Написал. В госпитале он. Жив. Даже ранен только чуть-чуть. Уже и поправился небось. А тот — врет. В Ленинграде врал. И опять врет. Теперь я убедился.

У Шурки защипало в носу. Валино лицо расплылось в мокрое розовое пятно.

— А тебе чего?

Шурка тянул руку.

— В туалет.

— Иди.

Шурка вышел из класса. Прошел по гулкому коридору. Сквозь едкий пахучий рукав, тянувшийся из всегда открытой двери туалета. Ее не закрывали никогда. Двери в самом туалете тоже давно были сняты. Чтобы не собирались курить старшеклассники.

На цыпочках мимо учительской, в которой всегда виднелись склоненные головы: у кого не было урока, сидели проверяли домашние задания.

Вышел через черный ход.

И побежал.

Больницу он нашел быстро. «Каменная», — сказал Ловец снов. Каменных домов в Репейске было немного.

Шурка постоял под окнами. Послонялся у стен. Поднялся на крыльцо. Постоял. Даже заглянул внутрь. Увидел пол в черно-белых шашечках. За перегородкой с круглым окошечком подняла колпак медсестра, показала лицо. Шурка юркнул прочь.

Ну его, теперь был уверен он. Рука в кармане играла глазом: крутила между пальцами. Может, закопать?

Остановился.

Повертел головой.

Только у военных почему-то всегда есть часы. У военных и гражданок в пальто с мехом. Но весна уже нагрела Репейск так, что пальто с мехом будто растаяли. Гражданки теперь все выглядели одинаково — непонятно.

Наконец блеснули сапоги. Бежали, как на пожар. Шурка бросился:

— Товарищ, который час?

Военный посмотрел на него полоумно.

— Вертитесь тут. Под ногами! Сопляки! — вдруг разозлился он. Будто Шурка попросил прикурить.

И погрохотал сапогами дальше.

Ладно, закопать успеется. Потом.

И потрусил в сторону школы. После уроков следовало, как условились, забрать Бобку.

Шурка подождал еще немного. Уже пробежали мимо все дети — они бежали так, словно их могли догнать и вернуть на дополнительную порцию уроков. Теперь прохожие были только взрослыми. Шурке стало не по себе.

Застрял он там, что ли? Что, если Катькина свита изловила Бобку? Он похолодел.

Школьная дверь была еще не заперта. Пустой коридор казался оглушительно тихим и непривычно широким. Нянечка Люся возила по лестнице мокрой серой тряпкой: зад, обтянутый холщовым халатом, ходил туда-сюда.

Ее называли «нянечка», потому что она сама всех так называла: «Шурочка», «Бобочка», а когда не знала имени (много появлялось новых, эвакуированных), то говорила: «деточка». Даже Бурмистров говорил ей «нянечка».

— Вы Бобку не видели?

Зад остановился. Лицо повернулось сердитое. Морщины на лбу не разгладились.

— Мальчика, — пояснил Шурка. — Мелкаша. Моего брата.

Люся плюхнула тряпку в железное ведро, устроила небольшую бурю, так что плюхнуло через края.

— Какой еще мальчик. Домой иди. Шастаете все где попало. Неймется вам все. Дома все не сидится. Тряпкой бы вас вот этой, — тряхнула она красными кулаками, которые крутили жгут из серой тряпки. — Чтоб не шастали.

Отвернулась. Показала железный зад.

Не «Шурочка» и не «Бобочка». Сердце ухнуло. Подозрение переросло в уверенность.

«Не дергайся. Думай», — велел себе Шурка. Лупить на улице среди бела дня они не отважатся: там вмешаются, разнимут прохожие. Пустырь!

Шурка пролез в дырку в заборе. Выпрямился. Пустырь оправдывал свое название. Только трава чуть кивала самой себе хохлатыми головками. Только лопухи молча топорщили уши. Поэтому шорох Шурка расслышал мгновенно. Обернулся. Быстро наклонился, схватил — и камень гулко ударил в забор. От щелей отпрянули.